Двадцать лет спустя

Несколько лет назад меня за такие фокусы могли бы и посадить. Теперь же я официально уведомил издательство «Правда», что изъятие ими вкладки, за которую миллионы читателей журнала уплатили полную стоимость при подписке, незаконно и мы достигли соглашения о пресечении этого безобразия с полиграфией из ФРГ. Вкладки будут доставляться грузовиками в точном соответствии с графиком выхода «Огонька» в свет. У директора издательства «Правда» Леонтьева отвисла челюсть: такого вторжения чужеземных сил в издательство, где публикуется «Правда» и документы самой пролетарской на свете партии, он не ожидал. Реакция власти была предсказуема: нам прислали правительственное уведомление, что в связи с состоянием российских дорог транспортники не могут гарантировать своевременного прибытия грузовиков с вкладками, а значит, есть угроза, что нарушится производственный график и всякое такое. Но власть пошипелаи вкладки мы все-таки отстояли, дело стало слишком громким, нас нельзя было уже придушить под подушкой — журнал читали во всем мире и следили за его судьбой довольно внимательно…

* * *

Помню утро, когда умер академик Сахаров. На рассвете мне позвонили, сообщив черную весть. Я в свою очередь позвонил, кому смог. Евтушенко тут же сказал, что садится писать стихи. Гавриил Попов предложил собраться. Случилось это в день парламентского заседания, и мы, человек десять, заранее пришли в Кремль, чтобы выработать общую линию поведения. Накануне, часов за пять до его кончины, мы были с Сахаровым на собрании межрегиональной депутатской группы и он декламировал неприличный стишок собственного сочинения, посвященный смене партийного начальства в Ленинграде:

На Гидаспова сменили Соловьева,

А живем по-прежнему…

Все еще не верилось, что Сахарова нет. Мы условились: если заседание начнут не с трагического известия, уважаемый и любимый всеми актер Михаил Ульянов самочинно взойдет на трибуну и поднимет зал в минуте молчания. Тем временем сессионный зал понемногу заполнялся; я заметил, как из кулисы вышел Александр Яковлев и похромал к своему месту. Еще не ведая официальных мнений, но помня, как на прошлой сессии Горбачев отключил Сахарову микрофон, я сказал Яковлеву о случившемся. «Знаю», — ответил он. «Напишите в „Огонек“ об Андрее Дмитриевиче. Именно вы, член Политбюро…». «Напишу. Но не надо подписывать от политбюро. Просто фамилией подпишите. Это будет мое личное мнение о Сахарове».

После этого я подошел к Горбачеву и протянул ему черно-белый портрет Сахарова: «Напишите для „Огонька“ одну фразу наискосок: „Я очень любил этого человека, и мне будет его недоставать“. Мы дадим на обложку…» «Не надо, — сказал Горбачев. — Я что-нибудь напишу для международной прессы. Может быть, через АПН». — «Напишите нам, — настаивал я. — Яковлев тоже напишет». — «Пусть пишет, — сказал Горбачев. — На то он идеолог…» Мы в журнале опубликовали хорошую статью Яковлева. А Михаил Сергеевич тогда зря отмолчался. Впрочем, это его дело…

* * *

В разгар горбачевской перестройки, когда мы не умолкая глаголали о честности, порядочности, правдивости, душевном очищении и других высоких материях, я по приглашению нескольких токийских газет съездил в Японию. Интерес к происходившему в нашей стране был огромен, с утра до вечера шли пресс-конференции, я ходил с приема на прием, и японцы в унисон со мной восхищались событиями, происходившими в стране, где недавно еще заправляли злые большевики. В общем, когда в последний день поездки я возвращался в гостиницу сквозь скопление лавочек с недорогой электроникой, то вспомнил, что по-советски ничтожная сумма моих командировочных лежит нетронутая в бумажнике. Я попросил притормозить у первого попавшегося магазинчика. Все было очень дешево, и моих денег как раз хватило на покупку маленького телевизора. «Ничего, — сказал я себе, — будет жене для кухни». Я оплатил телевизор, погрузил его в багажник и возвратился в гостиницу. Там меня ожидала команда японских телевизионщиков. Быстренько выспросив у меня всё, что они хотели знать, всласть порассуждав о высокой морали, телевизионщики в конце вручили мне гонорар в белом конвертике и уехали. Вышло так, что в последний день пребывания в Токио у меня появились хоть какие-то приличные деньги.