Двадцать лет в батискафе.

что в военных портах буксиры без дела не стоят; поэтому нам нелегко было заполучить буксир для такого фантастического дела, как вывод батискафа в открытое море. Ученые — люди занятые; они непрочь прогуляться в батискафе, если прогулку можно заранее согласовать с расписанием поездов. Вот и попро­буй угодить и тем, и другим; ведь время-то не остановишь! Справедливости ради скажу, что со стороны военно-морских властей Тулона я неизменно встречал полное понимание и по­лучал от них действенную помощь; но за время нашей совмест­ной работы я познакомился со всеми буксирами, посылочными судами, лихтерами, водолеями и допотопными траулерами, ка­кие только имелись на базе.

Всякий раз мне приходилось заново инструктировать коман­дира судна, буксирующего батискаф. Хорошо зная свое дело, эти офицеры, однако, не без тревоги брались за буксиров­ку нашего странного аппарата, глядя на который не сразу сообразишь, к какому месту и трос-то крепить. Командир обыч­но уступал свою каюту ученому, а я устраивался где придется, лишь бы поспать несколько часов до рассвета.

В ходе этих вылазок я впервые встретился с учеными, сыгравшими особенно значительную роль в эксплуатации «ФНРС-ІІІ», а впоследствии и «Архимеда» — с профессором Пе­ресом, ректором Дюбюиссоном и господином Трегубовым.

С профессором биологии Пересом я познакомился, когда бельгийские власти передавали «ФНРС-ІІІ» французским представителям. Перес показался мне чрезвычайно приветливым человеком, простым и душевным. Летом 1954 года мы впервые совершили совместное погружение, к которому я готовился с чрезвычайной тщательностью: прогуливать видных ученых по дну морскому было мне тогда еще в новинку. Помню, с каким интересом он следил за подготовкой к погружению. Наконец все было готово. Оставалось открыть клапан затопления шахты, и батискаф начнет погружение.

Но не тут-то было. Стрелка глубиномера, за которой мы оба внимательно следили, оставалась неподвижной. Очевидно, ба­тискаф недостаточно загружен, подумал я. Вызвав по радио­телефону сопровождавшее нас судно, я попросил положить на палубу батискафа пару мешков чугунной дроби. Надувная лод­ка подошла к нам, просьба моя была выполнена, но... вода в шахту не пошла. По моей просьбе добавили еще 100 кило­граммов дроби. Безрезультатно. Если бы батискаф оказался слишком тяжелым, это еще можно было бы понять — мы впол­не могли потерять несколько сот литров бензина из поплавка в порту или во время транспортировки. Но каким образом ба­тискаф оказался недостаточно тяжелым — этого я не мог по­стичь. А ведь на палубе стояли еще и матросы, доставившие дробь! Пришлось отказаться от погружения. Только вернувшись на базу, мы обнаружили, что люки бункеров с балластом были неплотно задраены, и поэтому всю дорогу из порта наш ФНРС-ІІІ», как мальчик-с-пальчик, сыпал за собой дробь. Матросы, любители пошутить, наградили моего неудачливого спутника кличкой «непогружаемый профессор». С тех пор он многократно доказал свою «погружаемость» и участвовал почти во всех наших экспедициях, но и теперь иной раз кто-нибудь из старых товарищей нет-нет да и назовет его этой кличкой.

«ФНРС-ІІІ», да и «Архимед» тоже, были и сами непрочь подшутить над новичками. Помню первое погружение ректора Дюбюиссона, тоже биолога, с которым я познакомился в Льеже, когда ездил туда с докладом. Уже в первой нашей бесе­де он проявил большой интерес к батискафу. Коллеги относи­лись к Дюбюиссону с большим уважением и, ценя его админи­стративные способности, избрали ректором Льежского уни­верситета; жена его также была биологом. Первое погружение ректора, состоявшееся 10 августа 1955 года близ Тулона, про­шло вполне благополучно и привело его в восторг. Неприятное разочарование ожидало Дюбюиссона по возвращении — ни один из сделанных нами фотоснимков не получился: фотокаме­ры были неправильно установлены. Однако эта неудача не уба­вила его энтузиазма, о чем он и сообщил по телефону жене тотчас по возвращении на базу; потом он признался мне, что ее очень тревожило его путешествие на дно морское.