Двадцать пять дней на планете обезьянн

Дежурный и помощник повисли на трубках, а разговор — один из многих в долгом течении вахты, начавшись из ничего ничем и закончился, едва не скатившись в пошлость. Что, в общем-то, случается часто и считается привычным. Просто нельзя, прописавшись внутри пускай приличной обезьянньей кучи, не подчиниться ее законам, почти невозможно. Но борьба со скукой — дело рук самих скучающих, а варианты этой борьбы как правило несложны.

— Как живешь, Шимпанзун? — напомнила о себе не участвующая в телефонных войнах мичудрила. — Давно тебя не видела.

— Нормально, по старому, то есть хорошо. А вот Безьянна на мамкинг записалась, и теперь меня тиранит.

— Интересно.

— Лето скоро, купальный сезон, — оправдалась Безьянна.

— Теряешь былую форму?

— Скорее набираю.

— Правильно делаешь, береги форму смолоду. А ты, Шимпанзун? Вместе веселее, или тебе нечего терять? Кроме логических цепей, конечно, — покосилась она на обезьяннов.

— Не знаю, это же двигаться надо!

— Не хочется? — улыбнулась Рила.

— Почему, хочется, но лень.

— С тобой все ясно.

— Но не всегда просто.

— Ничего, захочется, — объявила о тирании Безьянна, — я уговорю.

"…рр р р р р р р р р р"

Так начался и закончился первый день на планете обезьянн. Однако продвинутый читатель, не уснувший и доползший до этих строчек, вправе спросить или даже воскликнуть: "Лепило, зачем так бздеть с Трезором?!" О, читатель, не знакомый с описательной литературой обезьянн — ты вдристнул, как два пальца об асфальт, выбрось эту книжку. Но, читатель, если ты не бандерлог, тем более не бандеролог и слегка напряжешь мозги, то, быть может, вспомнишь, что перед зависалово всегда лежит заряжалово, а дальше — возможное влипалово. И если ты не умная Маша и не Ванна Какка, в общем — не клумба конкретная, то в натуре, перелистни еще пару страниц и возьми с полки пирожок. Если ты его туда ложил.

* * *

8. Второй день на планете обезьянн. Утро.

— Возьми себе щенка.

— Я сама как собака.

— Ну что, Мичурин, дождался своего? Катнуть готов?

— Всегда готов. Это даже не вопрос.

— На этот раз в ворота постарайся все-таки вписаться. Это даже не совет. Сварщик в отпуске.

— Командуйте, товарищ капедрил.

— Вперед, медленно и нежно.

Газ — и взлетели обороты, и показалось, что это не дизель, а турбина. Это не так, но мощности двигателя и угловатости корпуса вполне хватит чтобы снести железные ворота, и потому в них маячит страхующий движение Примат. БэТээР медленно выкатился из бокса и так же медленно из ворот, мимо необходимо внимательного Примата, и уже менее осторожно, уверенно остановился на дороге. Закрылись на этот раз неповрежденные створки, ощерилась на гербе белая полярная обезьяна, а Примат втиснулся в люк — к Абызну и Мичурину. У этого БэТээРа дизель, не самая древняя модель, но люки стандартны везде, и ему, рослому уроженцу Западной Пельмении не больно-то удобно в них пролазить.

— Ну как, комик-адзе, еще не всех пингвинов передавил? — с трудом поместившись, поинтересовался он у Мичурина.

— Здесь пингвины не водятся, — ответил ему видимо в школе читавший книжки мичуринец, осторожно ведя машину по неширокому для БэТээРа выезду на трассу.

— Почему?

— Они на южном полюсе живут, а здесь северный, — серьезно пояснил водитель, — не залетают сюда.

— И даже не подозревают, как им повезло.

— Осторожные, — согласился с природоохранным разговором Абызн, следя за дорогой. — В городе не лихач — не пингвин, так пионэр попадется, зверь еще тот. Отъедем, оттопыришься, кислотник.

— Ясно, изображаем катафалк.

— Правильно, у нас большое горе — ты за рулем.

Утро, солнечно, сереют уже умирающие пятна снега и нет такого морозца, как вчера. Весна, и осторожный на дороге БэТээР.

…звонок…

Изогнулся ветер — и большой, высохший, коричневый осенний лист рябины шевельнулся, крутанулся в весеннем ветре, на несвежем, все еще холодном снеге. Ветер и снег — знание, не чувство.

…ззввоонноокк…

Ветер распрямился, и осенний лист быстрее закрутился на пятне весеннего снега, подсказывая предположение прыжка и возможность полета.

…зззвввоооннноооккк…

Это звенит ветер. Порыв — и качнулись, не раскалываясь и не разбиваясь, вымытые весенние стекла, а сквозь них видно, как ветер-звонок потащил в себе, к себе и за собой осенние листья. Они из прошлого года — в них нет цвета, и это тоже знание.

Звонок!

Это звонят в дверь!

И с осознанием звонка исчезли скользящие вниз чистые стекла, а упавший ветер удрал — вместе с листьями и непониманием повторяющегося сна. Сколько же этих звонков — один или десять? Оставлено постельное тепло, а в коридоре непонимание движения. Но вот и дверь, а за ней — так кажется, прямо в холодном подъезде, на перекрестке лестниц столкнулись несколько скорых. Там красные кресты и синие мигалки, и бодрые санитары уже готовы выломать двери железными носилками, но щелкнула задвижка, и что странно, провернулась именно в ту, нужную сторону, непослушно открылась дверь… а за ней, к счастью, не оказалось суровых санитаров и заблудившихся на лестницах машин. Это пришла Безьянна, это хуже санитаров.

— Здравствуй! Ты еще спишь? Я тебя не разбудила?!