Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

Какая вкусная была рисовая каша с киселем!.. Но какой маленькой и бесцельной показалась мне чашечка кофе! Нас обыскивают. Не остается сомнений, что мы приняты как большевики... И затем, под конвоем, отправляют в местечко Кусома.

На утро допрос... Пальцем по карте, мимикой, жестами, коверкая немецкий язык, объясняюсь я с лейтенантом финской службы, начальником местной пограничной стражи...

Оказалось, что перейдя вброд "непроходимую", по словам лейтенанта реку, мы прошли через Советскую пограничную линию. Дальше, в нескольких километрах от нее пересекли официальную границу.

После допроса мы почти реабилитированы. Но только почти... Нас отводят к казарму... И... приставляют часового... И тут начинается!..

Сон и еда... да и сон...

Сколько мы ели! Кашевар с улыбкой приносил бак на целый взвод и от него ничего не оставалось... Через два часа снова хотелось есть.

Финны любят подумать. - Не могли решить, что с нами делать... Думала Кусома. - Мы ели и спали... Запросила Улеаборг. - Он ответил. Нас перевезли туда. Думал Улеаборг. - Мы сидели в тюрьме. Улеаборг связался с {220} Гельсингфорсом, подумал и Гельсингворс. Ответил, и мы в столице Финляндии... Но... опять в тюрьме...

Финские тюрьмы, - не сравнимы с советскими.-Там и порядок, и хорошая да, идеальная чистота, и достаточно вежливое обращение, но уж очень они сухи, как то черствы, впрочем как и сам Запад. Пора бы ему понять, что и в тюрьмах ведь тоже люди.

Так прошел месяц. Из Гельсингфорской тюрьмы я связался с Русской колонией, нашлись приятели, которые удостоверили мою личность, за это время контрразведка установила факт побега, проверила правдивость моих показаний, нам предъявили счет в 1000 марок за хлеб и мыло, взятые на Финской территории и я на свободе!..

Первые впечатления. - Я вышел из тюрьмы... Солнечный день... Дома, автомобили, улицы... Все чисто, гладко...

Спокойные лица, все сыты, обуты, одеты... Кругом человек. Непривычно... Отвык я от этого... Хорошо... Очень хорошо..

Переживания. - Свобода!.. Но в лесу я ощущал ее острие." Вот гнета не было,-это было ново... Как вспомнишь, что ты вне большевиков, так и вздохнешь свободно... Хорошо было...

События. - Они обыкновенны.

Сидя в Гельсингфорской тюрьме, я писал своему товарищу по полку: "....по внешнему виду я бродяга - оборванный, грязный, черный, загорелый и худой. Я вымотан совершенно. Все мои желания сводятся сейчас к литру какао, кило белого хлеба и отдыху на кресле в каком-нибудь санатории или лазарете..."

Но надо было есть... На следующий же день после моего выпуска на волю я встал на работу...

Главное. - Я на свободе... Жизнь впереди,., Все впереди...

ИЗ ПИСЕМ К СЕСТРЕ.

Конец, родная... И, кажется, на этот раз действительно конец...

Я кончил прошлое и жаль мне расставаться с ним. - Я жил тогда... Я верил, я любил, надеялся, я знал... Я весь был в будущем... Ну, а теперь?

{221} Мне тяжело... Невыносимо... Очень тяжело...

Но в сторону нытье... Я буду продолжать и расскажу тебе про те переживания, те впечатления и удары, которые докончили меня.

Начну с того, чем я в Poccии жил... Что думал, слышал, видел... На что надеялся и верил и что знал.

Вот я в тюрьме... Народу много и разного... Здесь вся Россия... Здесь лучший и наиболее стойкий элемент... Здесь север, юг, восток и запад... И выбор есть: Здесь офицер, здесь и священник, здесь и крестьянин и купец... Народу много и времени хватает, и люди думают, а иногда и говорят:

Так вырабатывают взгляд.

Есть взгляды разные, но на спасение России он один. Для всех, кто жил в Poccии, кто посидел в тюрьме, кто знает всю структуру власти, всю стройную систему Г. П. У., кто понял, осознал, почувствовал всю силу людей, которым "все позволено", здесь нет двух мнений, это ясно: Самой России власть не скинуть. Прибавлю: И не изменить. - Пока в России власть не примет божеских и человеческих законов, в ней эволюция не возможна.

Но там надеются... Ведь без надежды трудно и просто невозможно жить... Надеются на что-то... На что-то и на все, но только на "извне"....

И я надеялся... Сейчас писать мне это странно.. Надеялся на эмиграцию и на запад.

Я знал, что здесь, у эмиграции все преимущества... Здесь люди могут мыслить, говорить, читать, писать, меняться мнениями... Рождать идею... Организовываться, делать... А главное, здесь могут объединиться, слиться, быть существом одним и стать Poccией будущей... Я это знал, а верил я?

Я верил, что революция научила... Что люди, наконец прозрели, изменились, поняли, а главное объединились... Что здесь идет работа, что ее хотят, она нужна, и только вот чего-то ждут... Я верил, что здесь люди любят, что здесь один за всех и все за одного... Что правда здесь, что здесь объединение сил... Я верил в дух.

Идя сюда, я понимал, что мы российские, и здешние, мы не одно и то же... Кто лучше, хуже, выше и кто ниже, я не берусь судить. Но мы не вы... Вот это ты прими, пойми, и положи в {222} основу для понимания меня: я новый, самый новый, тамошний, российский человек.