Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

Ген. В-в подписал договор, по которому нам гарантировалась жизнь, неприкосновенность имущества и свобода. Завтра в 10 часов утра на ст. Сороки должна произойти сдача...

***

Это был худший момент в моей жизни. Ни думать, ни рассуждать я не мог. Я не владел собой и боялся оставаться с оружием — мог ввинтить себе пулю в лоб. Молча передал я свой револьвер кап. Власову, и, тут же, в своем совике, лег на снег и заснул.

***

Сегодня сдача... Позор... Снова тюрьмы... Опять все сначала... Разом стукнуло мне в голову, когда я проснулся.

Большевики и договор?! Смешно! Почему не принять бой? Бежать... Продолжала работать мысль.

Положение не изменилось, но слава Богу мысль о самоубийстве прошла бесследно.

Надо бежать.

К сожалению я не смог этого сделать. До границы 200 верст. Снег полтора аршина. По дорогам и в деревнях красные заставы. Идти лесом без дорог и деревень не было сил. Я был вымотан совершенно.

Честь и слава 8-ми офицерам, которые на лыжах ушли, оттуда и достигли Финляндской границы. Уже здесь, за границей, я слышал, что бежал оттуда и Полк. Энден. Ему это было еще труднее, так как за переход он сильно ослаб и у него начиналась цинга. От всей души поздравляю его. Он правильно учел, что ему, как Начальнику разведки, не бывать живым у красных.

Уж очень мне неприятно вспоминать весь этот позор, поэтому расскажу его в самых кратких чертах.

Утром встал. Уничтожил документы. Снял погоны. Хватил стакана три рому, сел на сани и поехал сдаваться.

Противно вспоминать. Как я говорил, мысль о самоубийстве отпала сразу, но желание вместо этого позора умереть в бою оставалась все время.

Почему он не был дан, — надо спросить у «главных сил» — «штаба», который все-таки успел подписать этот позорнейший и глупейший договор.

Кстати сказать, Ген В-е., стоявший во главе этого штаба, был популярен и любим строевыми офицерами. Покойников не судят, а он расстрелян. Ниже я скажу, как этот договор был выполнен большевиками.

Дальше...

Подъехал к заставе... Опять те же чекистские морды... Сдал револьвер.

Тут большевики соблюли первый пункт договора. — Взяли под стражу.

Привели в бараки. — Разбитые окна... На дворе крепкий мороз... Кругом конвой... Состоят в апатии... Ничего впереди...

Я ведь знал на что я иду...

Несколько дней в Сороках...

Чекисты выбирали генералов и заставляли их чистить ватерклозеты.

Затем вагон и нас перевезли в Петрозаводск.

Опять тюрьмы

Время сделало свое дело, и здесь я уже почти отошел. Снова явились силы, энергия... Появилось злобное желание выйти победителем из положения.

В тюрьме на всех не хватило места, и я попал в партию, которую посадили в бывшую семинарию. Кормить, — нас почти не кормили и нужно было добывать себе хлеб какими угодно способами. Тут помог мне мой прежний опыт. — Покупались конвоиры, летели френчи, куртки, деньги, все это менялось, снова выманивалось, и наша компания почти всегда была сыта.

Прошло недели две, и большевики соблюли второй пункт договора обобрали нас совершенно. Ночью чекисты ввалились в тюрьму и семинарию и забрали наше обмундирование, консервы и вещи, которые некоторые захватили с собой. Жить стало труднее. Голод усиливался. Что с нами будут делать, мы совершенно не знали. Я лично, не хотел одного — отправки в Вологду. Здесь меня никто не знал. Там я был лично знаком всему Особому отделу Чека.

Я ждал весны, чтобы подсохли болота и можно было бы бежать. Но видно, не легко мне давалась свобода и не судьба мне была «купить плети» (Бежать) на этот раз.

Не помню, сколько просидели мы в Петрозаводске, но болота еще не высохли, когда нам приказали собираться для отправки.

Вагон — Вологда... Нас перевезли туда. Неприятно. Я начал ждать всего. Но вот прошла томительная неделя... Другая... И никакого движения. Никто, — никем не интересовался. Стало спокойнее, и я начал думать, что обо мне забыли.

Держали нас в концентрационном лагере, в громадных бараках на конце города. Кругом проволока и стояли часовые. Есть почти не давали. Зато все это время, раза два в неделю, нас душили разнообразными анкетами. Это любимое занятие большевиков.

Со мной сидели два молодых офицера Аничков и бар. Клод, которые вообще, все время держали себя большими молодцами. На этих анкетах, на вопрос «какого полка» они неизменно писали: «Кавалергардского ее Имп. Вел. Государыни Имп. Марии Федоровны полка».

Кстати, они пытались бежать из Петрозаводска, но в ту же ночь, попав в непроходимые весной болота, вернулись обратно. Не помню почему, но это им прошло безнаказанно.

Так просидел я еще с неделю. Но вот поползли слухи, что в тюрьме, на другом конце города сидят свои.

Прошла еще неделя. Получаю записочку, что своих 11 человек. Дело плохо... Значит тишина не нормальная. И действительно. У ворот появился конвой, а в бараке чекист со списком: «Геруц, Бессонов и еще трое собирайтесь с вещами». 5 человек из 1200! Освежили они меня этим сразу... Ничего хорошего впереди ждать было нельзя.

Так я расстался со всеми офицерами Северной области. Я не знал тогда, что в этом, казалось бы худшем положении, было мое спасение.