Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

В России вообще, а на Соловецких островах в частности и в особенности, только тот может удовлетворить свои элементарные потребности, то есть иметь хотя бы и очень ограниченную свободу, кров и хлеб, кто совершенно отказался от совести. Кто сознательно идет на то, чтобы стать мерзавцем. Везде, на всем земном шаре, человек может честным трудом заработать себе кусок хлеба. В одних местах легче, в других труднее, но заработать можно всегда. В России этого сделать нельзя. Там человек не может только работать. Там он обязательно должен участвовать в политике. Он не может молчать, он должен говорить, и говорить то, что ему приказывают. Мало того, должен заставлять других повторять свои слова.

***

Я колебался... Меня шатало... Во мне было два я, два человека... Материя и дух... Христианин и человек земли. — Раздвоенность... Она мешала и мучила...

Вот я на нарах... Ночью... Я один... Лежу и думаю... Ведь я сейчас силен... Во мне есть дух... И Бог меня сюда поставил...

Здесь я найду людей, которые меня поддержат. — Вот случай мне проверить силу... Мне надо покориться Богу, страдать, терпеть, любить, прощать... Так говорил мне человек, которым я хотел бы быть. Но ведь условия тяжелы, я их не выдержу... Я человек земли... Я жить хочу, хочу борьбы, свободы, я не могу смириться... Так возражало мне мое земное я.

Что делать? Ведь выхода же нет. Одно из двух: страдать или изгадиться... Идти на компромисс... Давить или тебя задавят...

Бежать...

Эта мысль пришла мне в голову на следующий же день после моего прибытия. Она не могла меня не интересовать. И хоть я и старался всеми силами отогнать ее и подчиниться воле Бога — она все-таки не давала мне покоя.

В первый день после моего прибытия в Соловки я не пошел на работу. Мы сидели на нарах. Нас было трое. — Ротмистр Ингушского полка Мальсогов, один арестант, отбывший уже свои 3 года и на днях отправляемый в Нарымский край, и я.

Я расспрашивал их о жизни, о работе, о порядках на Соловках, и, хоть очень интересовался побегами, но подходил к этому издалека. Я знал, что об этом нельзя даже и говорить. Понемногу выяснилось, что до сих пор все эти попытки бежать кончались неудачей.

«Но ведь вчера же бежал один». — Задал я ему вопрос. — «Да. И будет пойман».

Разговор на эту рискованную тему был начат, не известно позволит ли обстановка его повторить, и я решил его довести до конца. Передо мной офицер, с виду внушающий доверие, и уже год просидевший на Соловках... Надо попробовать его самого, подумал я, и рассказав ему, что я уже несколько раз бежал, спросил его прямо хочет ли он бежать.

«Это невозможно. И вообще я вам советую об этом не говорить», ответил он сейчас же, вставая и прощаясь со мной. На этом разговор казалось бы и кончился...

Несколько дней спустя я видел как привели в канцелярию, и потом в карцер совершенно избитого, бежавшего в день нашего приезда. Его поймали в 60-ти верстах от Попова острова, голодного и измученного. Зайдя в избу за хлебом, он попал на засаду. Так кончались все попытки к бегству.

Странные установились у меня отношения с командиром роты Основой. Мои 8 вершков на нарах приходились как раз против его загородки, так что мы оба хорошо видели жизнь друг друга. Он никогда меня не трогал. Часто мы лежали друг против друга и в упор смотрели в глаза, но очень редко разговаривали.

Раз как-то ночью я не спал, и он подойдя ко мне, попросил меня встать, прийти к нему и поговорить.

Он нарисовал мне картину жизни в Соловках и предложил мне занять командную должность.

Я наотрез отказался.

— Почему?

— Потому, что я считаю не допустимым строить свое благополучие на несчастии страдающих людей.

Разговор наш затянулся и перешел на тему о духовной жизни человека. Я увидел, что это его интересует.

Тогда я предложил ему отказаться от его должности и всю его энергию обратить в пользу заключенным. Странно он реагировал на это. Он вдруг оборвал разговор, лег на койку и весь задергался в судорогах. Этот припадок продолжался минуть пять, затем наступила реакция и он впал в забытье.

С тех пор мы опять долго не разговаривали и только месяца полтора спустя он неожиданно спросил меня:

«Послушайте, Бессонов... Когда же вы бежите?.. Да. Да. Не удивляйтесь. — Для вас есть только этот выход».

Я остолбенел... Для всей обстановки Соловков, это было совершенно неожиданно. Об этом вообще не говорилось и слово «побег» не произносилось. А тут вдруг сам Основа бухает такую вещь. Я отделался какой-то фразой, но принял это во внимание.

Я работал... Ежедневно стиснув зубы выходил я в наряд, но чувствовал, что раздражение во мне накипает, что я не выдержу, меня прорвет, и я наделаю таких вещей, которые повлекут за собой расстрел.

Помощником Основы был мальчишка, недавно возвратившийся в Россию из-за границы. Он надеялся найти здесь рай, но ошибся и попал на Соловки. Здесь поддался и пошел по наклонной плоскости делать карьеру.