Двадцать тысяч лье под водой

По мере выкачивания горячей воды температура окружающей нас среды стала повышаться, и по прошествии трех часов термометр показывал шесть градусов ниже нуля. Один градус был выигран. Спустя еще два часа термометр показывал только четыре градуса.

— Мы успеваем! — воскликнул я, обращаясь к капитану после проверки многочисленными наблюдениями успехов этой операции.

— Полагаю, — ответил он. — Теперь мы уже не будем раздавлены. Остается опасаться только удушения.

К ночи температура воды поднялась до одного градуса ниже нуля. Дальнейшее выкачивание горячей воды уже не могло поднять ее ни на градус выше.

Но так как морская вода замерзает не менее чем при двух градусах холода, то я вполне убедился, что опасность замерзания не может нам грозить.

На следующий день, 27 марта, в предназначенной проруби был еще слой льда толщиной в четыре метра. Оставалось пробить последний четырехметровый слой. Эта работа требовала сорока восьми часов времени.

Воздух во внутренних помещениях «Наутилуса» уже не мог обновляться. Итак, с этого дня положение наше становилось час от часу все хуже.

Невыносимая тяжесть давила меня. К трем часам вечера это томительное чувство достигло высшего предела. От зевоты стало ломить челюсти. Легкие трепетали, жаждая той освежающей и необходимой струи свежего воздуха, который теперь все более уплотнялся и тяжелел. Мое нравственное состояние подверглось столбняку. Я лежал совершенно обессиленный и почти без сознания. Мой славный Консель, страдавший не меньше моего, не покидал меня, и я расслышал его шепот:

— Ах! Если бы я мог не дышать, чтобы сохранить больше воздуха для господина!

Слезы наворачивались у меня на глазах, когда я слышал эти слова. Если в этом отношении наше положение на корабле было одинаково тягостно для всех, то с какой поспешностью, с каким наслаждением облекались в скафандры те, которым приходила очередь идти на работы.

Кирки работали усердно; правда, руки уставали, кожа трескалась, но что значила эта усталость, что за важность, что тело было изранено! Живительный воздух проникал в легкие! Можно было дышать, дышать!

А между тем никто не продолжал дольше урочного времени свою подводную работу. Каждый, окончив свой урок, отдавал своим задыхающимся товарищам резервуар, который вливал в них жизнь. Капитан Немо подавал пример и первый подчинился этой строгой дисциплине.

В назначенный час он уступал свой аппарат другому и возвращался в отравленную атмосферу корабля, всегда спокойный, без признаков утомления, безропотный.

В этот день привычная работа исполнялась с большим напряжением. Оставалось только вырубить всего двухметровый слой льда, который нас отделял от свободного моря. Однако в резервуарах уже почти не осталось воздуха. Немногое, что оставалось, должно было быть сохранено для рабочих. Для внутренних же помещений «Наутилуса» — ни одного атома!

В этот день — шестой день нашего заточения — капитан Немо, находя, что работы киркой и мотыгой идут медленно, решил раздавить ледяной слой, отделявший нас от поверхности.

Этот человек не терял ни хладнокровия, ни энергии. Он подчинял своей нравственной силе физические боли. Он всегда соображал, комбинировал, действовал. По его приказанию судно было облегчено, и вследствие изменения в удельном весе оно приподнялось с ледяного слоя.

Когда оно поплыло, его направили к пробиваемой проруби, имевшей форму горизонтального сечения судна. Затем резервуары наполнили водой, и оно опустилось во впадину.

В эту минуту весь экипаж взошел на борт, и двойная коммуникационная дверь затворилась. Итак, теперь «Наутилус» лежал в выемке углубления ледяного слоя в метр толщиной, причем этот слой был во многих местах пробит зондами.

Открыли краны резервуаров, и сто кубических метров устремились туда, увеличивая вес «Наутилуса» на сто тысяч килограммов.

Мы ждали, мы слушали, забывая наши страдания, все еще надеялись. Мы ставили на последнюю карту наше спасение.

Несмотря на шум в голове, я вскоре услышал треск под корпусом «Наутилуса». Судно стало оседать. Лед трещал как-то особенно, словно рвали бумагу. «Наутилус» продолжал опускаться.

— Мы проходим, — прошептал мне на ухо Консель.

Я не в состоянии был ему ответить. Схватив его руку, я сжал ее в невольной конвульсии.

Вдруг, увлекаемый своим тяжелым грузом, «Наутилус» устремился в воду, как пушечное ядро, или как бы падал в пустое пространство.

Тогда вся электрическая энергия была направлена на работу насосов, которые стали гнать воду из резервуаров; через несколько минут наше падение было задержано. Вскоре манометр уже указывал, что судно поднимается вверх.

Гребной винт, вращаясь с предельной скоростью, приводил в содрогание весь корпус, не исключая болтов, и заставлял «Наутилус» нестись на север.

Сколько же времени должно продолжаться это плавание под ледяным полем? Когда же мы достигнем свободного от льда моря? Еще день? Я умру раньше!

Полулежа на диване в библиотеке, я задыхался. Мое лицо стало фиолетовым, губы синими, силы меня покинули. Я более ничего не видел и ничего не слышал. Представление о времени исчезло. Мускулы уже не сокращались.