Двадцать тысяч лье под водой. Дети капитана Гранта. Таинственный остров

Нед не заставил себя просить и повторил по-английски мой рассказ. Вернее, он передал его суть, но совершенно в другой форме. Канадец, увлекаемый своим темпераментом, говорил с большим воодушевлением. Он в резких выражениях протестовал против нашего заточения, совершенного в явное нарушение прав человека! Спрашивал, в силу какого закона нас держат на этом поплавке, ссылаясь на habeas corpus[10], грозил судебным преследованием тех, кто лишил нас свободы, бесновался, размахивал руками, кричал и в конце концов выразительным жестом дал понять, что мы умираем с голоду.

Это была сущая правда, но мы об этом почти забыли.

К своему величайшему удивлению, гарпунер, по-видимому, преуспел не более меня. Наши посетители и бровью не повели. Язык Фарадея, как и язык Араго, был для них непонятен.

Обескураженный неудачей, исчерпав все филологические ресурсы, я не знал, как нам быть дальше. Но тут Консель сказал:

– Если господин профессор позволит, я поговорю с ними по-немецки.

– Как, ты говоришь по-немецки? – вскричал я.

– Как всякий фламандец, с позволения господина профессора.

– Вот это мне нравится! Продолжай, дружище!

И Консель степенно рассказал в третий раз все перипетии нашей истории. Но, невзирая на изысканность оборотов и прекрасное произношение рассказчика, немецкий язык также не имел успеха.

Наконец, доведенный до крайности, я попытался восстановить в памяти свои юношеские познания и пустился излагать наши злоключения по-латыни. Цицерон зажал бы себе уши и выставил бы меня за дверь, но все же я довел рассказ до конца. Результат был столь же плачевный.

Последняя попытка тоже не имела успеха. Незнакомцы обменялись несколькими словами на каком-то непостижимом языке и ушли, не подав нам надежды каким-либо ободряющим знаком, понятным во всех странах мира! Дверь за ними затворилась.

– Какая низость! – вскричал Нед Ленд, вспылив уже, наверное, в двадцатый раз. – Как! С ними говорят и по-французски, и по-английски, и по-немецки, и по-латыни, а канальи хоть бы из вежливости словом обмолвились!

– Успокойтесь, Нед, – сказал я кипятившемуся гарпунеру. – Криком делу не поможешь.

– Но вы сами посудите, господин профессор, – возразил наш раздражительный компаньон, – не околевать же нам с голоду в этой железной клетке!

– Ба! – заметил философски Консель. – Мы еще в силах продержаться порядочное время!

– Друзья мои, – сказал я, – не надо отчаиваться. Мы были в еще худшем положении. Не спешите, пожалуйста, составлять мнение насчет командира и экипажа этого судна.

– Мое мнение уже сложилось, – ответил Нед Ленд. – Отъявленные негодяи…

– Так-с! Из какой страны?

– Из страны негодяев!

– Любезный Нед, – сказал я, – страна сия еще недостаточно ясно обозначена на географической карте, и, признаюсь, трудно определить, какой национальности наши незнакомцы. Что они не англичане, не французы, не немцы – можно сказать с уверенностью. А все же мне кажется, что командир и его помощник родились под низкими широтами. У них внешность южан. Но кто они? Испанцы, турки, арабы или индусы? Наружность их не настолько типична, чтобы судить об их национальной принадлежности. Что касается языка, происхождение его совершенно необъяснимо.

– Большое упущение не знать всех языков! – заметил Консель. – А еще проще было бы ввести один общий язык!

– И это бы не помогло! – возразил Нед Ленд. – Неужто не видите, что у этих людей язык собственного изобретения, выдуманный, чтобы приводить в бешенство порядочного человека, который хочет есть! Во всех странах мира поймут, что надо человеку, когда он открывает рот, щелкает зубами, чавкает! На этот счет язык один как в Квебеке, так и в Паумоту, как в Париже, так и у антиподов: «Я голоден! Дайте мне поесть!»

– Э-э! – сказал Консель. – Бывают такие непонятливые натуры…

Не успел он сказать последнее слово, как дверь растворилась. Вошел стюард[11]. Он принес нам одежду, куртки и морские штаны, сшитые из какой-то диковинной ткани. Я проворно оделся. Мои спутники последовали моему примеру.

Тем временем стюард – немой, а может быть, и глухой – накрыл на стол и поставил три прибора.

– Дело принимает серьезный оборот, – сказал Консель. – Начало обнадеживающее!

– Ба! – возразил злопамятный гарпунер. – На кой черт нам ихние кушанья! Черепашья печенка, филе акулы, бифштекс из морской собаки!

– А вот увидим! – сказал Консель.