Двадцатая рапсодия Листа

Петраков грозно засопел, но Владимир продолжал с некоторым даже простодушным видом, ничуть не испугавшись гнева своего собеседника:

– А тут объявляется венский вздыхатель и чичисбей её – скромный учитель музыки, а может, и не скромный учитель, может быть, значительный музыкант, мы о нем совсем мало знаем – господин Роберт Зайдлер. И в Бутырки он приехал как раз в тот момент, когда фройляйн Луиза оттуда уезжала. Вот ведь удивительно: кабы разминулись они, может, для него все обошлось бы. А тут – попытка догнать кибитку, выслеживание, куда Луиза поехала, возможно, свидетельствование ее встречи с неизвестным вооруженным мужчиной, возможно, леденящее душу лицезрение сцены убийства, а если и не лицезрение, то появление на этой сцене спустя минуты после преступления, труп возлюбленной в реке, попытка спасти тело, студеная вода, больное сердце… – Ульянов тяжело вздохнул, покачал головою. – Только и осталось от него, что ноты венгерских рапсодий Франца Листа, чьим поклонником он, видимо, был и чьим обожателем вдруг объявили себя вы, господин Петраков. – Владимир слабо улыбнулся. – Из всего же наследия композитора вы особенно выделили как раз рапсодии. Озорства ради… Надо же! Я прямо как Равиль заговорил! Ну да ладно. Озорства ради я выразил сожаление, что в тетради этой не все рапсодии, а лишь девятнадцать, и обратил ваше внимание на вырванные страницы. И вы тогда сказали, что как раз на этих вырванных страницах и содержалась двадцатая рапсодия… Вот тут я окончательно решил, что версия моя вполне справедлива и что вы, Артемий Васильевич, и есть убийца, застреливший Луизу Вайсциммер в припадке бешеной ревности. Ибо, как я уже говорил, Лист написал девятнадцать рапсодий. Нет на свете двадцатой рапсодии Франца Листа и никогда не было. А вы, поклонник Листа, не знали об этом. И якобы старательно переписали все двадцать рапсодий, да вот беда – вода подтекла, испортила последние листы, пришлось вырвать. А на самом деле последние листы вырвал несчастный музыкант и на одном из них набросал короткое письмо в Вену, которое, увы, отправить ему не пришлось…

Артемий Васильевич в сердцах ругнулся. Затем лицо его разгладилось, и он сказал, уже и сам посмеиваясь над собою:

– Ваша правда, господин Ульянов, люблю я прихвастнуть. Да-с. Знаете ли, как меня Луиза назвала? Der Schwatzer. Говорун. Но все же – когда и почему вы вдруг решили, что теория ваша ложна и я не убийца?

– В тот же вчерашний вечер, – ответил Владимир. – Когда зашла речь о найденных телах, вы сказали: «Застрелит, как тех двух несчастных, и не поморщится». У меня мгновенно появилось сомнение в вашей виновности.

– Это почему же? – недоуменно спросил Петраков.

Я тоже, признаться, не понял, что особенного в произнесенных Артемием Васильевичем словах.

– Двух! – воскликнул Владимир. – Двух несчастных застрелил злодей, по мнению господина Петракова! Но ведь убита была только госпожа Луиза Вайсциммер. Смерть же ее спутника воспоследовала от естественных причин. Er starb eines natu(rlichen Todes! При этом было ясно, что господин Петраков не имел в виду гибель Кузьмы Желдеева. Обстоятельства нашего разговора подразумевали именно двух погибших иностранцев.

– Вона ка-ак… – протянул Петраков, с уважением глядя на нашего студента.

Я же тотчас вспомнил еще кое-что:

– Ну да, а господин Феофанов как раз сказал именно об убитой женщине! Мол, он не испуганная дамочка, его так просто не возьмешь. Что-то в этом роде. Слушайте, да он ведь еще и по дороге в Казань говорил, что каторжник, может, какой утопленницу застрелил!

– Именно так, – подхватил Ульянов. – И когда мы с вами уже прощались, Николай Афанасьевич, я все думал над этой странностью. А что если господин Петраков, друг ваш старый, никого не убивал? Кто же убийца? И вдруг мне стало понятно все. В какой-то момент все кусочки мозаики встали на свои места. Ведь в этом случае оставался лишь один претендент на роль убийцы – Петр Николаевич Феофанов.

– Но за что? – воскликнул я. – Неужели и он воспылал страстью к прекрасной иностранке?

– Вовсе нет. Причина другая. Более, так сказать, материальная.

– Какая же?

– Ну, например, ревизор, – ответил Владимир.

Мы с Артемием Васильевичем переглянулись.

– «Ревизор»? – переспросил я. – Да, есть такая комедия у Гоголя. При чем же тут Феофанов?

– В России куда как легко прослыть ревизором, – усмехнулся Владимир. – Только при этом можно наткнуться на городничего Сквозник-Дмухановского, готового сунуть ревизору взятку, чтобы заставить последнего молчать. А можно – на Феофанова, который взятки не даст, но заставит замолчать выстрелом в упор.

Мы ничего не понимали. Какой ревизор? При чем тут убитая?

Владимир вздохнул, покачал головой.