Двадцатая рапсодия Листа

– Какой там секрет! Вот-с. – Он похлопал по лежавшему рядом с ним на сиденье объемистому портфелю. – Везу отчет господину Котляревскому. Нашему главноуправляющему. Бумаги-бумаженции. Скучная, доложу я вам, материя, другого жребия мне хотелось бы. – Петр Николаевич вздохнул. – Вот с ружьишком по лесу – куда как славно. А тут – сидишь целыми днями с цифирью, долги, платежи, доходы-расходы. В общем, сплошное сальдо мортале! А, даже говорить о том нет желания. – Он удрученно взмахнул рукой.

Вот и верь после такого, что совпадений в жизни не бывает. И словно чтобы помочь мне, Феофанов спросил, глянув на меня искоса:

– Слышал я, сотского кокушкинского убили. Правда ли?

– Правда, – ответил я. – В лесу нашли Кузьму Желдеева. Какой-то подлец застрелил.

– Ай-яй-яй… – Петр Николаевич покачал головой и поцокал осуждающе языком. – Что ж это происходит на свете? Куда все катится? Жили себе, не тужили – и нa тебе.

– Не говорите, – поддакнул я. – Прямо хоть в одиночку за околицу не выходи. А тут еще мужики да бабы всякие страсти размусоливают – про черта лохматого, про нечистую силу. Ей-богу, иной раз и верить начинаешь!

– Да ну? Про черта? Про нечистую силу? – Феофанов хмыкнул. – И то сказать, мужику нашему всюду черт с рогами мерещится. А что болтают-то?

Я поведал ему о медведе-призраке. Петр Николаевич коротко хохотнул особенным своим сухим смешком, более походившим на кашель.

– Да это же шатун! – сказал он. – Как два года назад, помните? Надо бы на него облаву сделать. А то он и правда беды натворить может. Да и уже натворил: слышал я, бабы из Бутырок за хворостом в лес наладились, так он их оттуда так пуганул, что одна заговариваться начала. Здоровущий, говорят, зверь, и ревет жутко. Немудрено, что они о черте рогатом болтают. А что с теми, кого из реки вытащили? Как они туда попали, не слышали?

– Ну откуда ж мне знать! – ответил я. – На то есть власть – урядник, становой пристав. Мне-то кто рассказывать станет?

– Ну да, ну да. – Петр Николаевич кивнул – с некоторым, как мне показалось, сожалением. – Урядник у вас хваткий, может, и узнает что. Хотя, однако же, хваткий-хваткий, а помощника своего лишился. Так, говорите, в лесу его подстерегли?

– Подстерегли или нет, я того не знаю, – честно ответил я. – Знаю, что убили из ружья охотничьего. В спину, каналья, выстрелил.

– Смотри-ка, – раздумчиво сказал Феофанов, – из ружья. Поди ж ты! И утопленницу тоже из ружья. Выходит, завелся у нас в окрестностях матерый убийца. Может, беглый каторжник, а? Как думаете, Николай Афанасьевич?

– Может, и каторжник, – согласился я. – А что, скажите, Осип Тарасович здоров ли? Не болеет?

Феофанов нахмурился.

– Здоров, здоров. Правда, после смерти его сиятельства немного сдавать начал. Он ведь при графе уже лет двадцать, – Петр Николаевич вздохнул. – А с сыновьями покойного, слышал я, господин Котляревский не очень-то. Однако же надеюсь на вашу сдержанность – не люблю я сплетником выступать, знаете ли. Дойдут сплетни до Котляревского, старик огорчится. Не хотелось бы.

Я заверил его в совершеннейшем моем молчании и заметил:

– Надо бы мне его навестить. У меня с его сиятельством остались некоторые спорные дела, давние да пустяковые. Но коли уж в Казань выбрался… Опять же, – я улыбнулся, – разговор наш о них и напомнил. Вы прямо туда, к нему? Может, спротежируете мне, Петр Николаевич? Упомяните господину Котляревскому, что, мол, управляющий имением Бланков, из Кокушкина, просит о краткой аудиенции.

Лицо моего попутчика на мгновенье застыло, отчего показалось мне, что просьбой моей он застигнут врасплох и не весьма ею доволен. Но, впрочем, могло мне это лишь показаться. Петр Николаевич скупо улыбнулся.

– Отчего же, – произнес он любезным тоном. – Соседу помочь – доброе дело. Непременно упомяну и посодействую. У меня еще и другие дела имеются, у вас же – хлопоты по гимназии. Если сообразно управимся, может, вместе в Кокушкино и вернемся. Вдвоем, чай, веселее.

Так, за беседою, наконец развязавшейся, два с лишком часа пути по Мамадышскому тракту пролетели незаметно. Мы въехали в Казань, вывернули на Сибирский тракт, прокатились по нему до Арского поля, миновали костел, свернули на Кирпичнозаводскую, к Суконной слободе, и довольно скоро возок остановился у заметного дома на Третьей горе. Дом этот был мне известен, раз-другой я бывал у покойного генерал-лейтенанта – не в близком кругу, а в числе многочисленных гостей, по большим праздникам приглашавшихся сюда. Но с последнего такого приезда минуло уж лет пятнадцать, сыновья Алексея Петровича тогда еще проживали в Казани.

Двухэтажное кирпичное здание, с фигурными фонарями у входа, поддерживающими портик колоннами и каменными львами, охранявшими высокое крыльцо, произвело на меня неожиданно гнетущее впечатление. Возможно, причина была в мрачном темно-коричневом цвете дома, хотя раньше ничего печального я в нем не находил. Скорее, впечатление это появилось от того, что мне подумалось: увы, хозяина сего палаццо более нет в живых.