Двадцатое июля

— Однако убийство превратит его в мученика. А со святыми не воюют. Фюрер должен добровольно снять с себя полномочия Верховного главнокомандующего. Сам. Лично! В крайнем случае — отказаться от дальнейшего ведения войны на Западе. И вот только если он не выполнит хотя бы одно из этих двух условий, его следует арестовать. Но, опять же, не убить, а именно арестовать! И принудить передать власть в руки патриотов Германии. После чего судить. И пока мы этого не сделаем, ни о каких сепаратных переговорах не может быть и речи. — Роммель тяжело поднялся, налил в железные кружки кофе и придвинул одну из них к собеседнику: — Угощайтесь. А со штабом Эйзенхауэра мы, кстати, связались еще две недели назад. Как видите, результат до сих пор нулевой. Американцы молчат. И причин их нежелания говорить с нами я вижу две. Первая: они не могут вести переговоры от имени своего правительства — не хватает полномочий. Но этот недочет выполним: Рузвельту достаточно будет прислать своего эмиссара. Вторая причина: они ждут от нас более решительных действий.

— Вот. Это именно то, что от вас требуется. — Полковник взял кружку, сделал маленький глоток. — Как вы из них пьете?! Они ж горячие!

Роммель улыбнулся:

— Привыкли. Итак, каких конкретно действий вы от меня ждете?

— Капитулируйте. А мы в Берлине сделаем следующий шаг.

— Совершите убийство? А вдруг осечка? Что, если Гитлер останется жив? Чья голова ляжет на плаху первой? — Роммель отставил кружку. — Полковник, у меня есть сын. И вы знаете, как у нас относятся к семьям врагов Германии. Я не хочу, чтобы мой сын окончил жизнь в концлагере.

Хофаккер поднялся:

— Господин фельдмаршал, сегодня вы предположили, что у нас будет долгая беседа. Однако на этот раз вы ошиблись. Я ехал к герою нации, а встретился с…

— Что же вы замолчали, Цезарь? — Роммель второй раз за встречу усмехнулся. — Хотели сказать — с трусом?

— Я не вправе вас так называть, однако ваши слова…

— Мои слова свидетельствуют только об одном! — резко перебил визитера Роммель. — Что я не отказываюсь от поддержки вашего движения! Но я по-прежнему хочу использовать шанс убедить фюрера мирным путем. И вы мне в этом поможете. Передайте фон Клюге вот это письмо, — фельдмаршал подал Хофаккеру исписанный лист бумаги. — И если мое мнение его устроит, пусть найдет способ ознакомить с ним Гитлера. В случае же отрицательного ответа я готов рассмотреть ваш план моих действий на ближайшее время. Вплоть до капитуляции. Так что, господин полковник, возвращайтесь к столу. Беседа нам все-таки предстоит долгая.

* * *

Мартин Борман вышел из служебного «мерседеса» и медленным шагом направился к вилле. Сзади, в полуметре от него, следовало охранное сопровождение. По всему периметру особняка были рассеяны скрытые сторожевые посты, следившие за безопасностью второго человека в НСДАП. Наблюдение велось круглосуточно. Иногда Борману хотелось прилечь на траву прямо здесь, на лужайке. Вытянуть ноги, расстегнуть китель и лежать долго-долго. Но позволить себе такой вольности «тень фюрера» не могла.

Рейхслейтер поднялся на крыльцо, сделал отмашку охране, прошел внутрь дома. Сегодня его ждала работа. В кармане кителя лежало письмо, пришедшее в канцелярию по правительственной почте. Именно оно заставило его сегодня покинуть службу раньше положенного срока.

«Партайгеноссе! Господин рейхслейтер! — говорилось в письме. — Занимая пост обер-бургомистра Штутгарта, я по долгу службы имел в последнее время немало встреч с людьми, наделенными разного рода властью в рейхе и партии, но по своему духу являющимися отщепенцами и в том, и в другом случае.

В конце прошлого, 1943-го, года в моем городе состоялось совещание, в котором приняли участие: близкий друг бывшего обер-бургомистра Лейпцига и имперского комиссара по ценам доктора Карла Гёрделера Пауль Хан, представитель промышленника Роберта Боша Ганс Вальц, я и Ганс Шпейдель, человек из окружения фельдмаршала Роммеля. Неожиданно для меня на этой встрече стал обсуждаться вопрос об аресте нашего фюрера с последующим его осуждением германским судом. Также говорилось о необходимости установления контакта с Роммелем в целях изменения государственного строя и окончания войны.