Двадцатые годы

— Вот ты, значит, какой… — Оборачивается к жене. — А тебе он нравится, Шура?

Александра Семеновна слегка улыбается.

— Я кое-что надумал, — говорит Быстров. — Слушай…

— Может быть, в следующий раз? — вмешивается Александра Семеновна.

— Почему в следующий? — возражает Быстров. — Ничего не надо откладывать. Революционный держите шаг. — Затем он говорит о чем-то таком, что не имеет никакого отношения к Славушке. — Ты, может быть, удивляешься, почему я живу здесь, у помещиков. А зачем жить хуже, если можно жить лучше? Вопхнуться в чью-нибудь избу? Выселить какого-нибудь попа? А здесь и просторно, и удобно, и маскироваться Пенечкиным труднее. Назвались груздями… Коммуна? Так и будьте коммуной. Батраки пашут? Так и вы пашите. Спасайте шкуру, но не задаром. Пенечкины теперь выходят в поле наравне со всеми. Следующий вопрос: генеральская жена. Она действительно генеральская, только не жена, а дочь. Генеральская дочь. Ее отец из тех генералов, которые самим товарищем Лениным допущены в рабоче-крестьянскую армию…

Александра Семеновна хмурится.

— А говорю это я тебе вот зачем, — продолжает Быстров. — Я хочу, чтоб ты мне доверял, как я тебе доверяю, хочу, чтоб ты организовал в нашей волости молодежь.

Он неправильно произносит это слово, все время делая ударение на первом слоге: «молодежь, молодежь».

Подошел к роялю и, стоя, ударил по клавишам, беспорядочный аккорд тут же замер.

— Организуй-ка ты у нас союз юных коммунистов, — сказал Быстров. — Понимаешь, на что я тебя подвигаю? Объединить молодежь на подвиги во имя Советской власти.

Он обломил веточку араукарии и помахал ею перед Славушкой.

— Ты готов?

Славушка ни к чему еще не готов, не готов он объединить молодежь на подвиги во имя Советской власти, и в то же время он не столько понял, сколько почувствовал, что именно сейчас и именно ему предоставляется возможность совершить подвиг.

— Готов, — сказал Славушка, потому что только «готов» и мог он ответить, — это было как клятва в вечной любви.

— Молодец, — похвалил его Быстров. — Сейчас мы с тобой обсудим…

— Может быть, в другой раз? — перебила мужа Александра Семеновна, — Поздно уже!

— Ладно, отложим до завтра, — внезапно согласился Быстров. — Утро вечера мудренее.

— А ты один дойдешь? — спросила Александра Семеновна. — Собак не боишься?

— Конечно, — ответил Славушка. — Собак я нисколько не боюсь.

— Молодец, — еще раз похвалил его Быстров. — Завтра я тебя вызову.

— Спокойной ночи, — сказала Александра Семеновна. — Заезжай ко мне, если захочется, живу-то я постоянно в Ивановке, я ведь учительница там…

Славушка вышел, и собаки залаяли за домом, он боялся кукуевских собак, на крыльце стояла чья-то палка, он взял палку, не так страшно, спустился с крыльца, прошел аллеей, вышел на дорогу и, уговаривая себя ничего не бояться, торопливым шажком припустился к Успенскому.

Петя спал, Вера Васильевна тоже легла.

— Где это ты шатаешься?

— У Быстрова был.

— То есть как у Быстрова?

— Он меня вызвал к себе.

— Зачем ты ему понадобился?

— Хочет организовать Союз молодежи.

— Какой союз… Что за глупости!

— Для помощи Советской власти.

— Ничего не понимаю. Чем ты можешь помочь Советской власти?

— А вот хотя бы… контролировать учителей!

— Ты собираешься меня контролировать?

— Не только тебя…

— У тебя с Быстровым, кажется, ум за разум зашел…

— Знаешь, мама, мы все равно с тобой ни до чего не договоримся.

— Тогда гаси свет.

Он так и сделал, заказал себе интересный сон и заснул, но ему так ничего и не приснилось, а когда проснулся, мама причесывалась, а Пети уже не было в комнате.

— Вставай, вставай, — поторопила Вера Васильевна сына. — Опоздаешь.

— Успеем, — снисходительно сказал он и соврал: — Мне приснился удивительный сон…

Мать торопилась, утром ей не до снов.

— О чем это?

Славушка наскоро сочинил сон.

— Понимаешь: Москва, революция. Идут солдаты. Отряд солдат, понимаешь? С ружьями. На груди у них красные банты. А впереди командир, Исус Христос…

— Глупости какие, — оборвала Вера Васильевна сына. — Я думала, действительно что-нибудь интересное…

Славушка подумал: как же неинтересно — Исус Христос во главе вооруженных солдат? Но спорить не стал. К тому же следовало подумать о себе. Идти в школу неприятно. Так же неприятно, как идти мимо собак. Разница одна, собаки лают, а в школе молчат.

Долго ли будет продолжаться игра в молчанку? Нарочно пошел попозже, позже Веры Васильевны, чтоб прийти к началу занятий, вошел в класс вместе с Никитиным, посторонился, уступая ему дорогу, но тот сам отступил, предлагая пройти Славушке, и с ходу вызвал к доске:

— Ознобишин!

Неужели опять единоборствовать?

— Вы не изменили мнения о своих стихах?

— Нет, Иван Фомич.

— Что ж, ваше право, я держусь более консервативных взглядов, мне ближе муза мести и печали, вам — песен, маршей и революции. На вкус и цвет товарищей нет, оставайтесь при своем мнении, но к следующему уроку попрошу всех — всех! — написать характеристику поэмы, любой по собственному выбору, но обязательно Александра Сергеевича Пушкина. Вы не возражаете?

Иван Фомич улыбается, улыбается Славушка, все обращено в шутку.

— Нет, Иван Фомич, не возражаю.