Двадцатые (СИ)

Я говорю: «Партия — теноровая, а вы — баритон. Кто вас омолодил?» А он отвечает: «Вот об этом я вас хочу спросить. Если бы меня, после 25 лет профессорской деятельности, поставили в третью категорию, я был бы немножко обижен, но примирился. Но быть поставленным в первую категорию, то есть в начинающие ученые, — это свыше моих сил. Скажите, кто этот Мефистофель, и я покажу ему, что мои кулаки сразу помолодели». Тон был шутливым и милым, но обида и огорчение так и выплескивались наружу. Что я мог сказать? Я пообещал добиться пересмотра его дела и добился, но обида его была настолько велика, что он немедленно оптировал польское гражданство и уехал в Львов, где занял пост директора крупного агрономического института, а мы потеряли очень ценного специалиста, который до этого момента считал русский язык родным и не думал о том, что он — поляк».

И здесь нужно сказать пару слов о самом Владимире Александровиче Костицыне.

Это был человек уникальной биографии. Вот простое перечисление некоторых его ипостасей.

Во времена студенчества это был большевик-боевик, командир университетской студенческой дружины, едва не расстрелянный на Пресне в революцию 1905 года, потом заключенный в «Крестах», затем эмигрант. За границей он решил завершить высшее образование и стал студентом Сорбонны, оставаясь при этом близким приятелем не только Землячки (с которой семья Костицына долгое время жила в Париже в одной квартире, снимаемой «пополам»), но и Ленина и Крупской.

Закончив Сорбонну, Костицын довольно быстро сделал себе имя в науке, но во время Первой мировой разругался с большевиками из-за их антипатриотической позиции, вышел из партии, вернулся в Россию и ушел на фронт. После Февральской революции офицер-авиатор Костицын стал комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте и лично арестовывал Деникина. Вернувшись в Москву, вновь занялся наукой, став доцентом, а затем и профессором физмата МГУ, членом комиссии по исследованию Курской магнитной аномалии, создателем астрофизического института (ГАФИ). В конце двадцатых не вернется в СССР из научной командировки, пополнив список невозвращенцев, примет гражданство Франции и станет известным французским ученым, одним из создателей математической биологии. При нацистах Костицын будет заключенным в Компьенском лагере, а после освобождения – участником Сопротивления.

Но из всего этого великолепия нас интересует только одна его ипостась – на рубеже десятых и двадцатых, испытывая дикую нехватку кадров большевики попросят бывшего однопартийца помочь в организации советской науки, и Владимир Александрович Костицын станет заметным функционером Наркомата просвещения, одно время занимая должность заведующего научным отделом Главного управления научными, научно-художественными и музейными учреждениями Наркомпроса РСФСР.

Как вы уже поняли, профессор-боевик работал вместе с Артемьевым и Тер-Оганезовым, которых он довольно часто вспоминал в мемуарах.

Воспоминания Костицына вообще очень интересны, в первую очередь – детальным описанием жизни ученых во время послереволюционной разрухи: