Двадцатый год. Книга первая

Генералов мрачно наполнил стопку. Среднего возраста девушка погладила его по рукаву.

– Тогда зайдем с другого бока, – предложил мужчина. – Вам не нравится кино, но чем он9 хуже театра?

Бася не ответила: сравненье представлялось невозможным. Ерошенко обиженно молчал, и это волновало больше.

– Так вот, товарищ Котвицкая, я обещаю… – Мужчина торжественно встал. – Скоро мы будем не хуже театра. Актеры начнут играть. Режиссеры – режиссировать. Появятся звук, цвет.

Третий мужчина, до сих пор молчавший, авторитетно подтвердил:

– Технически вполне осуществимо.

Бася попробовала защищаться. Сознавая, что уже городит чушь.

– Но тогда это будет не кино.

– А зачем вам кино, который вам не нравится? – заговорил усатый. – Это будет другой кино, специально для вас, Барбары Котвицкой. Мы соединим в нем лучшее от театра и кинематографа, от живописи, музыки. Позвольте представиться, Аркадий Зенькович, оператор.

– Очень приятно, – слегка привстала Бася. Усатый был довольно милым и, если приглядеться, не таким уж немолодым. – Однако судя по нынешним лентам, на это уйдет лет двести.

– Максимум десять, – буркнул Ерошенко. Наконец-то. Очнулся.

Бася незаметно взяла его за руку. Безумно захотелось сказать хоть что-нибудь хорошее, безусловно приятное для всех.

– Товарищи синеасты, а можно мне быть честной до конца?

– Будьте, – мрачно разрешил Генералов.

– Так вот… – Бася с удовольствием отметила, что молоденькая, вернувшись, буравит ее ненавидящим взором. – Когда я бываю в кинематографе, я просто смотреть не могу на эти движущиеся картинки. При смене кадров – я правильно говорю? – экран почему-то дергается. У меня болят глаза и всё в мозгах переворачивается

Генералов гневно зыркнул на Ерошенко, словно не Бася позволила себе ересь, а он, Ерошенко, начинающий помощник киносъемщика.

– Барышне хочется, чтобы всё было гладенько и плавненько.

Бася улыбнулась.

– И понятненько. И интересненько. Не только содержательно, но и по форме. Без формы, товарищ режиссер, искусства не бывает.

Последние слова она произнесла весьма авторитетно, словно явилась в Космодамианский представителем Наркомпроса, лично уполномоченным Анатолием Васильевичем истолковать кинематографистам назначение и принципы искусств.

* * *

– Отчего он так зол на этого Кулеша? – спросила Бася, когда они с Ерошенко выходили из парадного в темный и пустынный переулок.

– Кулешова, – поправил Ерошенко. – Леве двадцать, он известен, постоянно экспериментирует, имеет учеников. А Генералову тридцать три.

– Я не знаю ни того, ни другого. Хотя нет. Генералова уже знаю. Он не передумает взять меня в экспедицию?

– Что вы, Бася, люди необходимы. Я провожу вас, и поговорю с ним еще. Где вы теперь живете?

– Дома, в Первом Обыденском. Если это существенно, Юрий спит на полу.

– Бася! – взмолился Ерошенко.

Бася ловко оступилась и нечаянно прижалась к твердому плечу.

6. Брянский вокзал

Проснувшись, Бася сочувственно взглянула на пол. Херинацеус, в своем финском свитере, сидел, прислонившись спиною к стене, и изучал Бузескула.

– Интересно?

– Не очень. Мне выйти?

– Ладно уж. Отвернись.

– Интересно, чего я там не видел?

– Больше не увидите ничего. Выучили, где Аттика?

– Там где Афины, в каком-то углу. Рядом, – он поискал названия, – с Беотией и Пелопоннесом.

– Вы меня радуете.

– Могу порадовать сильнее. Скоро съеду. Сможешь приводить кого угодно. Уезжаю с агитпоездом на юг.

Бася выкарабкалась из-под одеял. Поежилась от холода.

– Каким?

– Имени этого… Которого немцы год назад кокнули вместе с этой… Короче, ты знаешь.

– Карла Либкнехта?

– Точно. Как ты их всех запоминаешь?

Ошеломленная новостью Бася присела на кровать. Что же ей так не везет?

– Папу моего зовут Карлом, забыли? Освободите, пожалуйста, место.

Херинацеус перебрался к окну и, отвернувшись, уткнулся в Бузескула. Бася, превозмогая искушение нырнуть под одеяла, встала в центре комнаты и приступила ко вращениям корпусом. Сколько в этом агитпоезде вагонов – не придется ли им ехать до Киева в одном? Так или иначе, после Киева они наконец-то разъедутся.

– Алюня отправится с вами?

– Разумеется. Ты нам позволишь?

Бася не ответила, переходя ко второму упражнению, махам выпрямленной ногой. Шапка волос цвета ржи снова склонилась над книжкой.

* * *

Первые дни после появления в отделе Афанасия Коханчика второе отделение развлекалось сочинением новых прозвищ, в дополнение к обретенному бедолагой при рождении. (Обретенному в полном соответствии с наблюдением классика: «Выражается сильно российский народ! и если наградит кого словцом, то утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург».)