Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

Перед изумленным взглядом Хильды блеснуло ожерелье розового японского жемчуга, стоившее, по всей вероятности, баснословных денег. Она чуть слышно прошептала:

— Ты с ума сошел!

— С ума сошел мир, в котором мы живем. Умоляю, прими этот знак моей благодарности. Поверь, по сравнению с тем, что я испытываю, это очень робкий, скромный дар — как персиковые деревья в цвету у подножия Фудзиямы… Твой отказ нанес бы мне глубочайшую рану!.. Я уезжаю в десять вечера с Лионского вокзала. Если ты захочешь меня проводить, моя радость будет безмерна… и невесома, как белый ветерок.

Последние слова он произнес по-японски.

…Вместе с Хироси, она стояла на перроне перед спальным вагоном — в точности так же, как двумя месяцами раньше, когда Вернер Гауке уезжал в Берлин, только теперь это был марсельский скорый.

— Доброго тебе пути. Я счастлива, что тебя встретила, — сказала Хильда просто.

— В Японии говорят, что каждая встреча — это начало разлуки.

— В Германии говорят, что каждая разлука — это маленькая смерть. Сколько раз человек может умирать, Хироси-сан?

Он снял очки, поморгал, словно ему в глаз попала соринка.

— Можно, я тебя поцелую? — робко спросила Хильда.

— Если искренне, а не из чувства долга, то конечно, можно.

Чтобы поцеловать Хироси в щеку, ей пришлось чуть-чуть нагнуться.

На этот раз старый дядюшка был японцем.

23

— Короче говоря, ты решила нас покинуть?

Задавая вопрос, Ален Конти продолжал сжимать в зубах сигару.

Хильда молча кивнула.

— А если я прибавлю тебе 15 франков к ставке за съемочный день?

— Прости, Ален, но должна признаться, что я ввела тебя в заблуждение. Твои секретарши поверили моим честным голубым глазам и даже не потребовали предъявить разрешение на работу. А у меня его нет. Получила отказ. Вчера зашла в свою прежнюю гостиничку в Иври, и там мне преподнесли радостную новость: приходила полиция, расспрашивала обо мне, где я теперь живу и все такое. Словом, мне надо испаряться.

Ален Конти почесал кончик носа.

— Начнем с того, что ни в какое заблуждение ты меня не ввела: мне давным-давно все известно. Мадьяр сказал. А теперь и его кто-то заложил. Такой вот расклад. Но не думай, что это направлено против тебя лично — ты не единственная, кто попал в передрягу. Это, по-видимому, масштабная полицейская акция. Грядет война, и государство избавляется от непрошеных гостей… Отечество, la belle France, выколачивает ковры, прежде чем постелить их под ноги наших победоносных легионов. Понимаешь?

— Нет.

— Нет так нет. Какое-то время я мог бы тебя прикрывать — пока шпикам не надоест шарить по гостиницам в Иври. Они знают, что ты работаешь на меня? Не знают. Ну и не надо облегчать им жизнь. К тому же, ты значишься первым номером в моей личной программе.

— Спасибо, Ален, но я не хочу быть номером ни в чьей программе. Надоело.

Ален Конти налил себе полстакана коньяку, сделал гигантский глоток и только тогда ответил:

— Поверь мне, девочка: все мы исполняем свой номер в чьей-то программе. Сколько нас миллиардов на этой вшивой планете? Точной цифры не знаю, но сколько есть — столько и исполняют. Вывернуться можно, только надо быть отъезжающим пассажиром, а не провожающим, который остается на вокзале. Причем лучше всего в первом классе экспресса. Весь фокус в том, чтобы не застрять, двигаться! Я при первой же встрече смекнул: твое место в купе, а не на перроне, ты для этого рождена — и я тебе твое место обеспечу. У тебя еще есть время подумать, но помни: если ничего получше не найдется, девушки, которые прошли через наши павильоны, остаются нашими девушками. Если не повезет, всегда можешь на меня рассчитывать. Найти меня легко: ты знаешь, где я пью свой коньяк.

В полутемный павильон, где по-прежнему собирали пыль затрепанные декорации гарема, влетел плешивый толстяк в свитере с высоким воротом.

— Надеюсь, я не опоздал, мсье Конти!

— Опоздать-то ты опоздал, Клод. Но я тоже надеюсь — что это в первый и последний раз. Садись, ноты вон там.

Ален Конти взял Хильду под руку и любезно, но настойчиво подтолкнул к выходу из павильона.

— Всего наилучшего, ваша светлость. Увы, нас ждет работа.

В дверях она обернулась и взглянула на толстяка, который уже сидел на месте Иштвана Келети, тихо наигрывая какой-то мотив.

Хильда спросила:

— А что с Мадьяром? Он вчера вернулся здорово под градусом, а сегодня утром выскользнул рано, я еще спала. Ума не приложу — он когда-нибудь трезвым бывает?

— Он же профессионал высокого класса — настоящий пьяница! Что с Мадьяром, спрашиваешь? Я тебе уже говорил, что Франция избавляется от непрошеных гостей. Вот и его задело, приходила полиция. Да это все мелочи. Если хочешь с ним увидеться, загляни в бистро напротив. И передай ему, чтобы сюда носа не показывал и не особо напивался… а то еще отмочит какую-нибудь глупость. В обеденный перерыв я тоже туда заскочу. Ладно, давай щечку — и адью.

Ален Конти, главнокомандующий, чмокнул Хильду и заорал на явившихся на пробы девушек.

— Эй, вы там, а ну тихо! Тут вам не базар! Следующая!

24