Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

В тот день Теодор с шести утра работал на подхвате в небольшом отеле «Империал», расположенном недалеко от официального представительства Германии: разносил чемоданы и пакеты, бегал выполнять мелкие поручения. Вопреки громкому имени, никаким имперским величием гостиничка не отличалась. Место мальчика на побегушках там долгое время занимал меланхоличный холостяк, библиотекарь Мюнхенского университета магистр Карл Розенбуш. Его, однако, поразил тяжкий авитаминоз, так что он попросил Теодора временно взять на себя его функции — чтобы работа не досталась «чужим». Глядя на его расшатанные зубы и сочащиеся кровью десны, Теодор, как и сам магистр, понимал, что в данном случае «временно» может означать срок весьма ощутимый. Но, блюдя декорум, стороны вели себя с напускной наивностью оптимистов. Хозяином «Империала» был голландец, который охотно принял Теодора в качестве замены заболевшего слуги: большинство его клиентов составляли немецкие коммерсанты — или следовавшие через Шанхай в Японию, или осуществлявшие сделки в самом Шанхае. У них вечно возникали проблемы с китайским персоналом, поскольку других языков, кроме родного, те не знали.

Что касается Элизабет, то ей в очередной раз помог Шломо Финкельштейн. Он принес мятый номер местного, выходившего на немецком языке листка Shanghaier Nachrichtenblatt[42], в котором некая таверна «Синяя гора» поместила объявление. Четыре строки в жирной рамке оповещали: в связи со спецификой нашей клиентуры наймем певицу из Европы, непременно не только с английским, но и с немецким репертуаром. Вот так и вышло, что после разрыва с Басатами именно немецкое происхождение помогло Теодору и Элизабет почти сразу найти новую работу — невероятное, почти фантастическое везение в городе, где безработица была настоящим бичом Божьим.

…Элизабет попросила Белую Лилию поблагодарить от ее имени добрую госпожу Басат и пообещала при первой же возможности ее навестить. Но такой возможности не представилось. «Синяя гора» работала без выходных. И каждый раз, когда Элизабет вспоминала тот день рождения Басата-младшего, и все, во что он вылился, у нее сжималось сердце. Несколько раз она откладывала свой визит, да так в конце концов и не собралась.

…Когда Теодор подошел к ажурной ограде кованого железа, за которой находился дом номер 342 по проспекту Кардинала Мерсье, на него произвела впечатление глухая тишина и даже какая-то безжизненность, необычайные для этого места. Все окна плотно закрыты, шторы спущены… Он взбежал по трем каменным ступеням и позвонил. Где-то в глубине дома брякнул колокольчик, но открыть дверь было явно некому. Он снова позвонил, подождал, а потом направился вдоль ограды к черному входу, со стороны сада.

Здесь тоже пришлось стучать, ждать и снова стучать, пока из-за высоких глухих ворот, в которые каждой осенью въезжали воловьи упряжки, доставлявшие навоз и свежую почву для клумб, не донесся наконец старческий голос Ву Лаодзяня.

Трогательная встреча… но какое же тяжкое разочарование! Три недели тому назад Басаты покинули Шанхай. Подобно большинству «багдади», они были подданными Британской короны; по законам военного времени их следовало водворить на жительство в контролируемые Японией внутренние районы Китая либо в Корею. Но Йонатан Басат пустил в ход свои обширные связи среди высших представителей Германии, а также в японской администрации Шанхая. В результате ему вместе с семьей удалось эвакуироваться в Бомбей на том же британском лайнере, на котором город покидала дипломатическая миссия во главе с лордом Уошборном.

Старый Лаодзянь и вся остальная прислуга отправились в порт провожать хозяев. Женщины, ясное дело, всплакнули — такой у них нрав и обычай, то без всякого повода хохотать до упаду, то заливаться слезами. На прощанье госпожа Басат щедро одарила каждого: Лаодзянь получил английскую трубку из корня вереска и новые очки в костяной оправе — а также существенную сумму на содержание в порядке фамильного дома. Был ему оставлен и листок с именем и адресом некоего джентльмена из японского торгового представительства — на всякий пожарный случай. Теперь старик, как добрый садовый гном, стерег хозяйское добро и заботился о нем, а жил все там же — в маленьком домике в глубине сада, где увидели белый свет его сыновья и откуда он проводил на небесные рисовые поля их мать.

46