Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

Владек вообще с нею не откровенничал. Даже когда она задала вполне невинный технический вопрос, связанный все с той же зажигалкой и с тем, где она была сделана… Хильда уже готовилась обидеться на столь мелочное недоверие, но Владек закрыл ей рот поцелуем: «Много будешь знать — скоро состаришься. Для твоего же собственного здоровья лучше, чтобы ты знала как можно меньше. И дай бог, чтобы тебе не пришлось в этом убедиться!»

Он честно предупредил ее, что дело, за которое она берется, смертельно опасно — что это не игра и не романтическая авантюра. Но Хильда никаких колебаний не испытывала, и не спрашивала, кого именно и для чего интересует та информация, которую она могла добыть. Заявляя, что готова работать на русских, на американцев, на англичан — да хоть на черта с рогами! — она все еще воображала, что остается вне политики, хотя уже погрузилась в нее по уши. Единственное, что имело для нее значение, это против кого направлены усилия, частью которых она теперь становилась. «Если, помогая тебе, я смогу хоть на секунду, на одну-единственную секундочку приблизить конец Гитлера и его банды — можешь на меня расчитывать!» Это она и заявила Владеку — со всей серьезностью и убежденностью — когда тот вручил ей зажигалку.

Самую что ни есть обычную, ничем не приметную бензиновую зажигалку, из которой вырывался громадный, дымный язык пламени. Единственное, что отличало ее от тысяч других, подобных, было миниатюрное украшение: что-то вроде стеклянной бусинки сбоку. Ее и разглядеть-то было непросто. Однако бусинка эта представляла собой объектив, за которым помещался микрофильм на сто кадров. Целых сто! За три месяца Хильда передала Владеку во время их свиданий на бульварах десять крошечных, меньше соевого зернышка мини-кассет, завернутых в черную фотобумагу. Десять микрофильмов равнялись тысяче страниц сверхсекретного архива барона фон Дамбаха. В фотоателье «Агфа» их проявлял ретушер семейных фотографий Альфред Клайнбауэр, а Чен Сюцинь немедленно посылал их с курьером в Мукден. Задачу по переправке их на ту сторону границы брали на себя другие.

Простое дело, проще соевого зернышка!

48

Жизнь, как отметил ребе Левин, постепенно налаживалась, возобновились даже репетиции оркестра — хотя и ценой огромных усилий, и очень редко в полном составе. Музыканты — то есть грузчики, чернорабочие, ткачи, уборщики — приходили на них все в ту же пагоду-синагогу после тяжелого рабочего дня, смертельно усталыми. Держа под мышкой любимую скрипку, Теодор Вайсберг занимал свое место за дирижерским пультом напротив невиданного ансамбля: давно небритые, заросшие физиономии, драные брезентовые робы и ветхие, латанные-перелатанные костюмы, все еще сохранявшие запах Германии. Когда раздавались первые такты, все словно по волшебству менялось: лица светлели, лучились вдохновением, музыка возвращала этих людей — пусть ненадолго, пусть только в воображении — в ту давно канувшую в прошлое жизнь, которой они жили на концертном подиуме. Они самоотверженно служили любимой музе, но не чурались и некоторого тщеславия: трепетно внимающий им зал, приглушенный свет люстр, букеты от поклонников и корзины цветов от солидных сообществ и организаций — все это тоже доставляло им наслаждение. Ну, и глоток шампанского в фойе по окончании концерта… Сладостно-горькие воспоминания, от которых болью щемило грудь.

Да, жизнь налаживалась, спору нет, только это не касалось самой элементарной стороны человеческого бытия: удовлетворения голода. Потому что большинство обитателей Зоны буквально голодали, а бесплатной кухне аббатисы Антонии едва-едва удавалось обеспечить миску вареного риса в день только самым нуждающимся. Чуть лучше, но все равно за порогом нищеты, было положение тех, кому удалось найти хоть какую-то работу вне пределов гетто. Симон Циннер был не только несгибаемым организатором репетиций оркестра, но еще и душой всех социальных начинаний, и касса взаимопомощи стала его детищем. Взносы в размере 10–20 процентов делались в нее с любого, даже самого незначительного заработка, что позволяло затыкать кое-какие дыры, но не более. Насколько недостаточен был этот фонд, красноречиво свидетельствовал непрерывный рост вызванных недоеданием заболеваний, особенно среди детей.

И все же, и все же… дети стали возвращаться к своим играм. Самые маленькие делали куличики из грязи и, подражая взрослым, «торговали» ими, пользуясь камешками как монетами; те, что постарше, гоняли тряпичный мяч; ну, а подростки, как положено, начинали без памяти влюбляться друг в друга.

Профессор Мендель и его помощники-добровольцы денно и нощно всеми силами старались помочь страждущим, но крошечный лазарет и почти полное отсутствие медикаментов не позволяли справиться с огромным наплывом больных. В некоторых особо тяжелых случаях пациентов удавалось уложить в Центральную больницу Шанхая, но для этого требовалась протекция господина Го, «еврейского царя», и содействие городской администрации, а они сдирали такую мзду, что буквально опустошали бедняцкую кассу взаимопомощи.