Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

Все вышесказанное — необходимая справка о сефардских корнях моей бабушки Мазаль и дедушки Аврама, дяди Иуды и тети Лизы, целой когорты двоюродных братьев и сестер, а также всей еврейской части пестрого населения пловдивского квартала Орта-Мезар, что означает Среднее Кладбище.

Это еще и достоверное объяснение тем упоительным запахам андалузской кухни, которые вечером в пятницу, накануне священного шабата, плыли над кварталом, а в каком-то из дворов с низкими заборчиками, скорее объединяющими людей, чем отгораживающими их друг от друга, чей-то старческий голос тихонько напевал песню служанок из Сьерры-Морены, безнадежно влюбленных в смуглого цыгана Антонио Варгаса Эредиа. Это придавало мощеным пловдивским улочкам с пыльными акациями и развешанным для просушки под виноградной лозой бельем ленивую ностальгически-испанскую прелесть, некий нюанс стыдливой нежности и затаенной южной страсти Гранады.

Ah, Granada mia…

Не исключаю, что подобное испанское веяние ощущалось и в бывших султанских владениях — Салониках, Кавале или Битоле, тоже населенных, а до Второй мировой войны даже перенаселенных такими же беглецами от Инквизиции — сефардами.

Что касается странностей памяти моего деда, то события в Пловдиве во время Большого землетрясения или дожди после окончания Балканской войны добросовестно описаны в этой справке так, как они случались, а точнее, какими их видел и рассказывал о них Гуляка. В данном описании, несмотря на некоторые, как уже было сказано, незначительные преувеличения, причиной чему, вероятно, южный фракийский климат в сочетании с анисовой водкой, нет выдумок подобных тем, что когда-то сочинил или поведал нам с чужих слов бывший наш соотечественник Мигель де Сервантес, о котором я уже упоминал.

Эта справка может быть воспринята и как некая моя робкая попытка вернуться назад во времени, в тот, другой Пловдив, в другую, очень отличающуюся от нынешней, жизнь. Я делаю это, пытаясь понять случившееся в прошлом, а не, как стало модным в последнее время, заглянуть в туманное будущее. Впрочем, будущее это меня не слишком интересует. Передо мной стоит относительно простая задача, ибо того балканского мира, в котором мы жили, где у меня были отец и мать, исчезнувшие из моей жизни, потому что однажды ночью их просто не стало, — тот мир, в котором наши бабушки пекли баклажаны и перцы, присев во дворе у маленьких жаровен с древесным углем, где были трактиры и странные видения моего деда, того мира уже не существует. А о рухнувших мирах всегда следует рассказывать авторитетно, с уверенностью знатока и запоздалой прозорливостью.

Да, его уже нет, того квартала, населенного самыми простодушными и самыми терпимыми друг к другу людьми, где жила армянская девочка, которая первой трепетно коснулась любовных струн моей души, где подвизался старый византийский хронист, старавшийся точно зафиксировать на пластине дагерротипа все ветры времени, и где обитала прелестная вдовушка-турчанка по имени Зульфия-ханум, о которой тайно страстно вздыхала вся мужская половина квартала. Нет уже учителя Стойчева, туберкулезного мечтателя, чей вожделенный мир братства и социальной справедливости так и не состоялся и, как утверждают, был отложен на неопределенное время. Те дни отшумели, но память бережно хранит легенду об Орта-Мезаре, о четверке верных друзей: единомышленниках, когда речь заходила о ракии[14]и карточных играх, но лютых соперниках в любви — квартальном раввине Менаше Леви, нашем православном батюшке Исае, исламском мулле Ибрагиме-ходже и моем деде Авраме Эль Борачоне, по прозвищу Гуляка. Их мир рухнул, рухнул с громом и треском, но, право же, эти четверо были великолепны!

Достаточно лишь вспомнить, с каким упоением обманывал каждый своего бога, свой приход или свою супругу, чтобы поднять паруса грешных страстей и тайными маршрутами отправиться на зов любви, ракии и белота! А зная некоторые драматические и, прямо скажем, — позорные последствия этих эскапад, которые якобы держались в тайне, но были известны всему кварталу, ибо молва — как тихий ветерок с Марицы, пахнущий лошадьми и рисовыми полями и проникающий во все щели, нетрудно догадаться, как много испытаний и соблазнов встретилось им на их земном пути.

Мы не станем вдаваться в подробности некоторых комичных или поистине конфузных положений, которые могли бы бросить тень на церковные каноны, но нужно понять, что гармоническое религиозное и этническое равновесие в нашем милом квартале Орта-Мезаре обусловливалось не столько политической ситуацией или мудростью правителей, сколько общей любовью и ревностью трех духовников и безбожника Аврама Гуляки к одной и той же женщине.