Дважды контрразведчик

Поздно выехали из Герата, хотя первоначально выезд планировался на 13.00. Настойчиво напросился в попутчики прапорщик из роты охраны, загрузивший в БТР какие‑то мешки и ящики. Присоединился к нам также армейский старший лейтенант. К ночи мне надо было обязательно попасть в Турагунди. Действия следователя строго регламентированы законом по срокам расследования, а тем более по срокам содержания людей под арестом. Эти сроки очень жесткие, и продление каждого из них нужно весомо обосновывать перед продляющим их соответствующим прокурором. Собрать санкции‑разрешения своих начальников, которые, как и я, все воспитаны в андроповском духе и панически боялись обвинения «в нарушении социалистической законности». Чтобы четко исполнять закон, любой добросовестный следователь обязан и вынужден был работать на износ. Поэтому от предложения майора заночевать я вынужден был отказаться. Может быть, повлияло на это решение еще и то, что, ошибочно приняв меня за новичка, старлей и прапорщик всю дорогу пугали меня рассказами о том, кого и где подорвали и убили на всей этой трассе. Мое подчеркнутое молчание и непроницаемое, равнодушное лицо их не только не остановило, но распалило еще больше. Болтали, не переставая, и за несколько часов словесного поноса они мне настолько надоели, что я обоих почти ненавидел и решил проучить.

Я торопил водителя, ясно осознавая, что перед темнотой «духи» выходят на дорогу и устраивают засады на одиночные машины. Вертолеты из‑за темноты на помощь «шурави» не прилетят, БТРы с ближайшей заставы могут и не успеть. На ночную охоту выходят обычно 30‑35 душманов. Боекомплекта бронетранспортера при самом экономном расходовании хватит ненадолго. Во всяком случае до утра явно не хватит, да и «духи» берут с собой гранатометы, которые, как правило, и решают исход скоротечного боя. Въехали в разбитый, мертвый кишлак. Вдоль обочин началась полоса выгоревшей травы, где валялись остатки разбитых «КамАЗов». Рядом с ними громоздились пробитые и сгоревшие цистерны из‑под горючего. Настороженно и враждебно смотрели окна‑бойницы разбитых домов и дувалов.

Внезапно один двигатель зачихал и заглох. Водитель выключил и второй. Наступила оглушительная тишина. Солнце, последний раз окинув окрестности красным сонным взглядом, укрылось черным одеялом ночи. Начали проступать на бархатно‑черном небе электрические лампочки чужих звезд. Помощи ждать было неоткуда, как назло, замолчала и радиостанция. Я проклинал себя в душе за то, что, стараясь лучше и быстрее сделать свое следовательское дело, приказал выехать в неохраняемое время и неоправданно подверг смертельному риску свою и чужие молодые жизни.

Проверили и нашли причину остановки мотора. Оказалось, что затурканный водила перед отправкой не долил воды. Молчаливые и побледневшие прапорщик, старший лейтенант и провинившийся «салага»‑солдатик по моему приказу взяли с собой в качестве канистры для воды большую резиновую, склеенную камеру от «КамАЗа» и с автоматами наизготовку пошли искать колодец. Мы с наводчиком остались в БТРе в кромешной темноте. Их не было долгих двадцать минут, а казалось — несколько часов. Наконец они пришли с водой. Повозившись возле мотора, водитель доложил, что он исправен. «Заводи!» — скомандовал я, и оба мотора «броника» взревели одновременно и мощно. Все забрались в БТР, он радостно рванул с места. Шли с максимальной скоростью и скоро были на месте. Я дал себе слово офицера никогда больше в жизни не рисковать чужими жизнями, только своей. Эту зарубку на своем сердце ношу до сих пор.

Из писем домой

8 февраля 1984 года. Шиндант. 30‑й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!