Дважды контрразведчик

Поздно выехали из Герата, хотя первоначально выезд планировался на 13.00. Настойчиво напросился в попутчики прапорщик из роты охраны, загрузивший в БТР какие-то мешки и ящики. Присоединился к нам также армейский старший лейтенант. К ночи мне надо было обязательно попасть в Турагунди. Действия следователя строго регламентированы законом по срокам расследования, а тем более по срокам содержания людей под арестом. Эти сроки очень жесткие, и продление каждого из них нужно весомо обосновывать перед продляющим их соответствующим прокурором. Собрать санкции-разрешения своих начальников, которые, как и я, все воспитаны в андроповском духе и панически боялись обвинения «в нарушении социалистической законности». Чтобы четко исполнять закон, любой добросовестный следователь обязан и вынужден был работать на износ. Поэтому от предложения майора заночевать я вынужден был отказаться. Может быть, повлияло на это решение еще и то, что, ошибочно приняв меня за новичка, старлей и прапорщик всю дорогу пугали меня рассказами о том, кого и где подорвали и убили на всей этой трассе. Мое подчеркнутое молчание и непроницаемое, равнодушное лицо их не только не остановило, но распалило еще больше. Болтали, не переставая, и за несколько часов словесного поноса они мне настолько надоели, что я обоих почти ненавидел и решил проучить.

Я торопил водителя, ясно осознавая, что перед темнотой «духи» выходят на дорогу и устраивают засады на одиночные машины. Вертолеты из-за темноты на помощь «шурави» не прилетят, БТРы с ближайшей заставы могут и не успеть. На ночную охоту выходят обычно 30-35 душманов. Боекомплекта бронетранспортера при самом экономном расходовании хватит ненадолго. Во всяком случае до утра явно не хватит, да и «духи» берут с собой гранатометы, которые, как правило, и решают исход скоротечного боя. Въехали в разбитый, мертвый кишлак. Вдоль обочин началась полоса выгоревшей травы, где валялись остатки разбитых «КамАЗов». Рядом с ними громоздились пробитые и сгоревшие цистерны из-под горючего. Настороженно и враждебно смотрели окна-бойницы разбитых домов и дувалов.

Внезапно один двигатель зачихал и заглох. Водитель выключил и второй. Наступила оглушительная тишина. Солнце, последний раз окинув окрестности красным сонным взглядом, укрылось черным одеялом ночи. Начали проступать на бархатно-черном небе электрические лампочки чужих звезд. Помощи ждать было неоткуда, как назло, замолчала и радиостанция. Я проклинал себя в душе за то, что, стараясь лучше и быстрее сделать свое следовательское дело, приказал выехать в неохраняемое время и неоправданно подверг смертельному риску свою и чужие молодые жизни.

Проверили и нашли причину остановки мотора. Оказалось, что затурканный водила перед отправкой не долил воды. Молчаливые и побледневшие прапорщик, старший лейтенант и провинившийся «салага»-солдатик по моему приказу взяли с собой в качестве канистры для воды большую резиновую, склеенную камеру от «КамАЗа» и с автоматами наизготовку пошли искать колодец. Мы с наводчиком остались в БТРе в кромешной темноте. Их не было долгих двадцать минут, а казалось – несколько часов. Наконец они пришли с водой. Повозившись возле мотора, водитель доложил, что он исправен. «Заводи!» – скомандовал я, и оба мотора «броника» взревели одновременно и мощно. Все забрались в БТР, он радостно рванул с места. Шли с максимальной скоростью и скоро были на месте. Я дал себе слово офицера никогда больше в жизни не рисковать чужими жизнями, только своей. Эту зарубку на своем сердце ношу до сих пор.

Из писем домой

8 февраля 1984 года. Шиндант. 30-й день в ДРА.

«Здравствуйте, дорогие мои!