Дважды украденная смерть

— Дмитрий Евгеньевич, — начал Рунге, — я, конечно, далек от того, чтобы спрашивать вас что-либо об убийстве. Если бы вам что-то было известно, вы бы сами пришли и все рассказали. Я прав?

Хрусталев кивнул с полным пониманием и согласием, что так бы оно непременно и было. Только горькая складка у губ обозначилась еще резче.

— Я хотел бы, чтобы вы мне рассказали о покойном как о сослуживце. А еще больше — как о соседе. Когда живешь в одном доме, волей-неволей приходится встречаться, что-то видеть, замечать. У вас, кстати, подъезды далеко друг от друга?

— В одном живем.

Он так и сказал «живем», хотя время глагола было верно относительно его самого. Впрочем, зачем ему говорить о себе в прошедшем времени?

Рудольф Христофорович все понял правильно. И следующий его вопрос совершенно вытекал из этой фразы.

— Вы живете с семьей?

— Нет, я живу один.

Это обстоятельство никаким боком к делу не относилось, и Рунге поспешил перейти к тому, что его интересовало.

— Вы бывали друг у друга?

— Да.

Односложный, предельно краткий ответ свидетельствовал о том, что Хрусталев не любил тратить слов впустую. А может, опять же предмет разговора располагал к такой лапидарности?

— Зачем, по какому поводу, я вас спрашивать не стану, дела соседские. Меня интересует, чем Корзун занимался в свободное время, какие были у него контакты с внешним, так сказать, миром?

— Боюсь, что могу сообщить вам очень немного. Мы ведь не общались, хоть и разделяли нас всего два этажа. Это женщины чуть что бегут друг к другу, то за утюгом, то за щепоткой соли, то за лавровым листом. У нас, стариков, все на многие годы вперед запасено. До самой смерти...

И, видимо, поняв вдруг двусмысленность сказанного, опустил глаза. Рунге с любопытством разглядывал собеседника, думая о том, что личность эта, пожалуй, незаурядная. Нос, что называется, орлиный, близко сведенные брови, жесткие, четко очерченные губы.

— Вы в этой организации давно работаете? — спросил вдруг следователь.

Вопрос получился сам собой и возник по простой причине: скромная должность, занимаемая Хрусталевым, совсем не соответствовала его внешнему виду — с такой внешностью хоть в дипломаты, хоть в министры.

— Да, — снова односложно ответил Хрусталев, и Рунге даже не стал уточнять, что кроется за этим «да».

— Мы остановились на том, что вы бывали друг у друга. Можно уточнить, когда это было в последний раз? По какому случаю, не спрашиваю — мне важно не это, другое.

— А вот по какому случаю, пожалуй, прежде всего и надо сообщить. С месяц назад начальник отдела просил зайти к соседу. Был он на больничном, а журнал иностранный понадобилось срочно передать ему. Вот меня и откомандировали...

— Так, так, — заинтересованно откликнулся следователь. — Полагаю, повод для визита позволял ограничить общение несколькими секундами. Чтобы передать журнал, необязательно даже в квартиру заходить?

— Не совсем так. Мне было поручено также забрать кое-что из того, что покойный заготовил передать в отдел.

— Но ведь это тоже секундное дело.

— Ну и все же он пригласил меня войти. Может, из вежливости, а может, и в самом деле поинтересовался, как идут дела...

— А по какой причине больничный был?

— Да гипертония. Болезнь в наше время самая популярная. Каждый второй, почитай, ее у себя в одно прекрасное время обнаруживает... Так вот, пригласил он меня войти и присесть на пару минут, поскольку надумал черкнуть записку начальнику отдела.

— Ну и вы вошли, сели. Что-нибудь любопытное бросилось вам в глаза?

Рунге на квартире убитого побывал и вопрос задавал вполне с определенной целью. Ему самому в глаза бросились кое-какие детали, и было небезынтересно узнать, как на них реагировали другие. А с другой стороны, вопрос позволял более раскованно говорить о вещах, в данном конкретном случае представляющихся деликатными.

— Ну, как не бросилось, — позволил себе Хрусталев нечто вроде усмешки. — Ковер на стене, каких я, честно говоря, не видывал. Кенгуру во всю стену скачет на фоне пейзажа, скажем прямо, не похожего на наш. И сам ковер так соткан, что смотрится, как японская стереоскопическая открытка. Ну и еще диковинок в квартире немало по разным углам. Маски какие-то, тарелки настенные, шкатулки...

— Что-нибудь ценное, на ваш взгляд, было?

— Да ведь как сказать, что можно считать ценным, а что нет. И потом особенно ценные вещи не принято напоказ выставлять. Ковер, я так думаю, немалых денег стоит, но ведь и продать его не просто. Он что, пропал?

Рунге не ответил. И ковер, и маски, и прочие диковинки остались в квартире убитого, убийца ничего не взял. Другое дело — может, было действительно что-то еще более ценное, чем сто рублей и книги: золото, драгоценные камни...

— О чем-нибудь говорили?

— Да нет. Он же писал, а я молчал, чтобы не мешать.

— Так и не перемолвились ни словом?

— Нет, отчего же. Он закончил писать, отдал мне записку. Увидел, что любуюсь ковром, спросил:

— Нравится?

Я, конечно, ответил, что да, очень. Поинтересовался, откуда такая оригинальная вещь. Он сказал, что прислали из Австралии.

— Родственники, знакомые?