Дваждырожденные (СИ)

И еще, что-то теплилось в его лице, делавшее схожим с Накулой и Сахадевой. Еще бы, он ведь приходился им дядей. Впрочем, схожесть была не родственная. Опрятная одежда, лукавый блеск в глазах, чуть простоватая речь, — все это было майей, скрывавшей истинную силу властителя, как пепел — алые угли. «Он же — дваждырожденный!» — вдруг пронеслось у меня в сознании. Сам Шалья в этот момент сердечно, как сына, обнимал Накулу. Вдруг он повернулся и уставился на меня глубокими, как омуты, глазами. Что-то блеснуло там в темноте, словно тонкое тело рыбы вырвалось из толщи воды на солнечный свет. Вырвалось, вспыхнуло и погасло. На меня вновь смотрел простоватый, располневший, добродушный хозяин царства. Его благодушный взгляд и переливчатая речь окутали меня тонкой сетью. И вся дальнейшая наша беседа протекала так, как будто Накулы здесь больше не было.

Мы сидели на мягких подушках в небольшом уютном зале. Дымки благовоний восходили сизыми нитями к деревянным перекрытиям потолка. Чуть колебались занавеси в широких окнах, удерживая поток солнечных лучей. На дворе лениво перекликалась разомлевшая от жары стража. Но спокойным я себя не чувствовал. Ведь не случайно давал мне наставления Накула, прекрасно знавший, что простота его деда была лишь майей, позволявшей избегать хитрых козней возможных врагов. Поэтому, прежде чем отвечать на вопросы Шальи, я старательно обдумывал каждое слово. Выслушав мой рассказ о тщетных попытках нашего посольства договориться о мире с Кауравами, Шалья тяжело вздохнул:

— Разделение — это большое зло. Мир полон разлук, потерь, смертей. Теперь зло разобщения поразило братство дваждырожденных. Я всегда благосклонно взирал на усилия Высокой сабхи взращивать в этом мире семена мудрости. Именно поэтому я и отдал свою любимую дочь по слову патриархов за отца Накулы и Сахадевы. Теперь мое сердце полно скорби от сознания того, что сама Высокая сабха раскололась на два враждующих лагеря. Твой рассказ о Хастинапуре подтвердил мои самые худшие ожидания. А ведь я помню время, когда дваждырожденным было запрещено не только брать оружие, но и побуждать своих слуг к кровопролитию.

— Эта же мудрость была преподана мне в ашраме, — сказал я, — но нам пришлось взять в руки оружие, чтобы защищать собственную жизнь.

— Даже вы, живущие по дхарме дваждырожденных, вынуждены подчиняться обстоятельствам. Как же мне, царю, обремененному кармой всего народа и долгом кшатрия, найти праведный путь? — спросил Шалья, не отрывая от меня пристального взора.

Я понял, что властитель мадров испытывает меня, под майей слов ищет ответы на вопросы, неведомые мне. Но разве под силу мне было разобраться в душе, защищенной могучей волей и опытом долгой жизни. Поэтому я сказал то, что всплыло из глубины сердца:

— Я думаю, что человек, способный вмещать чужую боль, до последнего будет избегать бессмысленных убийств, каким бы оружием ни обладал и какой бы дхарме ни следовал. Ведь и патриарх Бхишма брал в руки оружие, когда того требовали обстоятельства.

— Патриархи, такие как Бхишма, Дрона и Видура приняли в свои сердца все скорби и надежды людей, населяющих эту землю, — сказал Шалья, — они лишены честолюбия, которое заставляет царей жертвовать чужими жизнями, но достоин ли быть их преемником Юдхиштхира? Я говорю не о его праве на трон как старшего в роду. Разве ты не ощутил мощи и величия Дурьодханы? Разве ты сам не поддавался соблазну сравнить двух властелинов?

Черные, живые глаза вдруг обрели остроту мечей. Воздух в комнате сгустился и загудел, подобно гонгу в храме Я смотрел в глаза царя мадров, как в бездну, не в силах отшатнуться и боясь прыгнуть. Но ведь он дваждырожденный. Значит, там, в бездне его сердца лунный свет и серебро горных потоков. Я должен поверить ему. Тогда он поверит мне. Да и рано или поздно мне все равно предстоит сделать выбор между Пандавами и Кауравами, вернее подтвердить истинность первого выбора.

Я усмирил стук сердца и попытался ответить со всей доступной мне убежденностью:

— Юноша из джунглей не способен прозреть пути царей, достигших высшего потока закона. Лишь зрячее сердце, минуя обличья и слова властелинов, способно почувствовать сокровенный источник их дхармы. Я уже бывал у подножья высоких тронов. Я знаю, что советники велеречиво воспевают достоинства своих царей, даже когда те проливают реки крови. Я знаю, что мудрость может быть обращена во зло, а слова о благе служить прикрытием преступных помыслов. В Хастинапуре мне открылась божественная сущность Кауравов. Тот же огонь горит в сердцах сынов Панду. Но мое зрячее сердце свидетельствует, что из всех виденных мною дваждырожденных только Юдхиштхира отрешился от собственных страстей и привязанностей, только он способен блюсти закон и пользу своих подданных. Я видел его во дворцах на мягких подушках и в лесной глуши на подстилке из травы куша. Везде он оставался царем своих желаний и почтительным слугой бога Дхармы.

Шалья милостиво кивнул головой: