Дваждырожденные

Река жизни изменила русло. Мир обрел новые краски. Кто из риши назвал бы мои чувства пробуждением? Но тогда что же это было?

В моем сознании картины тех дней, все детали, острые грани стерты одним сиянием памяти о Нанди. Я даже не могу вспомнить, о чем мы говорили друг с другом. Все, что сопутствовало нашему общению, превратилось потом лишь в золотисто-розовый, ничего не значащий фон, призванный выделить и сохранить в первозданной ясности главное — ее лицо, ее фигуру, выражение глаз.

Счастье, подобно золотой взвеси, искрилось, переливалось, мерцало среди цветов и деревьев моей земли. Неужели оно всегда было здесь, а я только сейчас научился видеть и принимать его щедрые дары? Почему раньше я не замечал, как много радости в самом обыденном из всех человеческих ощущений — ощущении жизни?

Ночью мне снились цветные сны. Очевидно, привычка сделала свое благое дело: ночные страхи больше не входили в мою лесную хижину. Ничья воля не налагала на меня ответственности. Ничьи злые помыслы не угрожали моему спокойствию. Если я совершенно не помню, что делал первые дни, вернувшись в лес, так как все заслонила фигура Нанди, то в последующих моих воспоминаниях ее облик почти полностью теряется, сливаясь со всем миром. Нанди — река, восторг прохлады, блеск драгоценных камней, Нанди — забродившие, как молодое вино, силы, миллион новых чувств и мыслей, миллион ярких цветов и оттенков, переходящих друг в друга, сливающихся так, что нельзя определить принадлежность форм и красок. Уподобившись вдохновенным чаранам, я сочинял тогда первую в моей жизни песню:

Голос ее — пение лесных птиц.
Изумление красотой мира в ее глазах,
Что ранними звездами взойти над вечерней зарей ее губ.
Благоухание цветов — ее дыхание.
Стан ее — гибкая ветка,
На которой тесно спелым плодам грудей.
Как жил я раньше, не зная, что весь мир —
Лишь знамение нашей встречи?

Я мысленно рисовал картины нашей будущей любви. Я уже видел, как мы рука об руку путешествуем по бесконечным дорогам среди гор и лесов, как я учу Нанди искусству ощущать дыхание мира. То, что девушка была где-то далеко в деревне со своими родителями, и, что я сам понятия не имел, как же стать риши, меня нисколько не смущало. Почему-то я был уверен, что моя судьба решена. Вся будущая жизнь представлялась мне, как прямое широкое русло равнинной реки, текущей на восход солнца. Что могло помешать моему пути?

Приходя в деревню, я с некоторым сочувствием смотрел на занятых повседневными заботами крестьян. Мне стыдно вспоминать, но я быстро свыкся с положением молодого мудреца. Не надо было заботиться о пропитании — Сомасундарам следил за тем, чтобы, когда б я ни пришел в деревню, для меня всегда был готов запас провизии. Крестьяне почтительно кланялись мне на улице и предлагали подношения. Я не очень утруждал себя размышлениями о возможной плате за такой почет.

Однако во время одной из моих прогулок с Сомасундарамом по деревне пришлось задуматься и об этом. Был вечер. Дневная жара несколько спала, и последние лучи солнца пронизывали острыми стрелами щиты слоистых облаков. Пурпурные пятна лежали на верхушках пальм. Птичий грай переплетался с журчанием воды в поливных каналах. На душе у меня было спокойно и чисто, как в пруду с белыми лотосами. На Сомасундарама окружающая красота навеяла глубокую меланхолию, и, оставшись со мной наедине, он начал сетовать:

— Люди утеряли разум. Каждый думает только о себе, забывая о том, что община сильна единством всех своих членов. — Сомасундарам с грустью указал на повалившийся забор, охраняющий посадки риса от диких кабанов.

— Прошел уже месяц, а никто не чинит, надо чистить поливные каналы, которые стали заболачиваться — не могу собрать людей. Недавно сосед у соседа вывез с поля пять снопов сахарного тростника. Бессмысленное мелкое воровство — за это мы забрали у него три мешка риса. Люди не хотят работать, не могут договориться о честном обмене, предпочитая воровать. Купцы в городе, видя крестьянина, запрашивают двойную цену, торгуются, как бешеные. Кшатрии, призванные нас охранять от разбойников, ездят по деревням и попросту грабят, угоняют скот, увозят красивых девушек. Если в нашу деревню придут разбойники, то все мои односельчане запрутся в домах и будут молиться о том, чтобы ограбили соседа, а не его. Раджа твердит о процветании. Было ли так, чтобы процветание не пресекалось войной? И не ясно, кто унаследует престол в Хастинапуре…

— Но ведь вы не принадлежите Хастинапуру… — Мы принадлежим богам и местному радже. Но начнись война и двинутся бесчисленные армии по нашим посевам. И никто не станет разбираться, кто там чей.

— Надо верить в мудрость богов… Вы чувствуете их присутствие?