Две Дианы

Воспользовавшись неожиданным перерывом, Габриэль посоветовал герцогу рискнуть еще раз, и Иаков Савойский, наклонившись к герцогине де Гиз, шепнул ей что-то на ухо. Герцогиня, имевшая большое влияние на королеву, поднялась с места и, как бы не в силах перенести это кровавое зрелище, произнесла с таким расчетом, чтобы Мария расслышала ее слова:

– Ах! Для женщины это слишком тяжело! Поглядите, королеве нехорошо!

Но кардинал Лотарингский устремил на невестку суровый взгляд:

– Побольше твердости, сударыня! Вспомните: вы супруга герцога де Гиза!

– Вот это-то меня и пугает, – ответила герцогиня. – В такое время ни одна мать не может быть спокойной: ведь вся эта кровь и вся эта злоба падут на головы наших детей!

– Как жалки эти женщины! – пробормотал кардинал, сам не из храброго десятка.

В разговор вмешался герцог Немур.

– Это зловещее зрелище ужасает не только одних женщин. Разве вас, принц, – обратился он к Конде, – не волнует оно?

– Принц – солдат, он привык смотреть смерти в лицо, – едко усмехнулся кардинал Лотарингский.

– Да, в бою! Но не на эшафоте! – мужественно ответил принц.

– Неужели принц крови способен жалеть бунтовщиков? – спросил Карл Лотарингский.

– Я жалею доблестных воинов, которые всегда достойно служили Франции и королю!

Что еще мог сказать принц, сам находившийся под подозрением?

Герцог Немур понял его и обратился к Екатерине Медичи.

– Поглядите, государыня, там остался только один, – сказал он, намеренно не называя имени Кастельно. – Неужели нельзя спасти хоть одного?!

– Я ничего не могу сделать, – сухо ответила Екатерина и отвернулась.

Тем временем Кастельно поднимался по лестнице и пел:

Будь господь благоприятен,
Величье мне свое яви,
Твой образ, строг и благодатен,
Пусть светит мне лучом любви!

Взволновавшаяся толпа, забыв на минуту о своем страхе перед шпионами и мушарами, грозно заревела:

– Пощады! Пощады!

Оттягивая время, секретарь медленно вычитывал:

– Мишель Жан Луи, барон Кастельно де Шалосс, повинный и уличенный в оскорблении величества, ереси и покушении на особу короля.

– Мои судьи могут сами засвидетельствовать, что обвинение ложно! Нельзя признать низвержение тирании Гизов оскорблением величества! – во весь голос крикнул Кастельно и мужественно обратился к палачу: – А теперь делай свое дело!

Но палач, заметив легкое движение на трибунах, решил оттянуть время и сделал вид, будто подправляет свой топор.

– Топор порядком затупился, господин барон, – сказал он ему вполголоса, – а вы стоите того, чтобы помереть с первого удара… И кто знает, что может дать одна минута… Сдается мне, что дела там складываются вам на пользу…

Толпа снова зашумела:

– Пощады! Пощады!

В эту минуту Габриэль, отбросив всякую осторожность, громко воззвал к Марии Стюарт:

– Пощады, королева!

Мария обернулась, увидела его пронизывающий взгляд, поняла всю силу его отчаяния и бросилась на колени перед королем:

– Государь, на коленях молю вас! Спасите хоть одну-единственную душу!

– Государь! – с другой стороны взывал герцог Немур. – Неужто мало пролито крови? Привстаньте, государь! Достаточно одного вашего взгляда, чтоб помиловать его!

Франциск вздрогнул. Эти слова поразили его, и он решительно протянул королеве руку.

Папский нунций сурово одернул его:

– Помните, что вы христианнейший король из королей!

– Вот именно, христианнейший! – твердо сказал Франциск. – Да будет барон де Кастельно помилован!

Но кардинал Лотарингский, услыхав первые же слова, торопливо махнул рукой палачу.

И когда Франциск произнес: «помилован», голова Кастельно уже катилась по ступеням эшафота…

На следующий день принц Конде отбыл в Наварру.

XXX. Политика на иной манер

После этой страшной церемонии состояние здоровья Франциска II, и без того не блестящее, заметно ухудшилось.

Месяцев семь спустя, в конце ноября 1560 года, когда по случаю созыва Генеральных штатов двор находился в Орлеане, семнадцатилетний король слег.

В ночь на 4 декабря у постели короля разыгрывалась душераздирающая драма, развязка которой зависела от исхода болезни сына Генриха II.

В нескольких шагах от забывшегося сном больного и стоявшей рядом заплаканной Марии Стюарт сидели друг против друга мужчина и женщина.

Это были Карл Лотарингский и Екатерина Медичи. Екатерина Медичи, никому не прощавшая зла и затаившаяся было поначалу, неожиданно пробудилась от своего недолгого сна. Толчком к этому послужила Амбуазская смута.

Все растущая злоба против Гизов толкала ее в бурное море политики, и за эти семь месяцев она уже успела заключить тайный союз с принцем Конде и Антуаном Бурбонским и даже – опять же тайком – помирилась со старым коннетаблем Монморанси. Во имя одной ненависти она забывала другую.

Но Гизы тоже не дремали. Они созвали в Орлеане Генеральные штаты и обеспечили себе этим преданное большинство. На созыв Генеральных штатов они пригласили короля Наваррского и принца Конде.