Две Дианы

После неожиданного отпора неприятель понял, что овладеет городом не раньше, чем уничтожит одно за другим все средства сопротивления, какие еще оставались у обороняющихся. Поэтому в течение последующих трех дней не было ни одного штурма. Защитники крепости, воодушевленные сверхъестественным мужеством, казались непобедимыми, и, когда противник бросился на стены, стены оказались менее стойкими, чем сердца. Башни обваливались, рвы заполнялись землей, весь пояс укреплений рушился камень за камнем.

Затем, на четвертый день после ночного нападения, испанцы наконец отважились на новый штурм. Это был восьмой, и последний, день отсрочки, обещанной королю Габриэлем. Если неприятель и на этот раз будет отбит, отец его получит свободу. В противном случае все его труды, все его усилия пойдут прахом, а Диану, отца и его самого, Габриэля, ждет гибель.

Поэтому в тот последний день он проявил невиданную доселе отвагу. Никто бы не поверил, что в человеке могут таиться такие неисчерпаемые силы, такая могучая воля. Он не думал об опасностях, о смерти, а только о своем отце и о своей невесте и бросался на пики, ходил под пулями и ядрами, словно заговоренный. Габриэль, раненный камнем в бок, наконечником копья в лоб, не чувствовал боли; он будто опьянел от воодушевления: носился с места на место, колол, разил, рубил, словом и делом поднимая товарищей на бой. Его видели повсюду, где заваривалось особенно жаркое дело. Он вдохновлял весь город. Он один стоил десяти, двадцати, ста бойцов. И при этом невероятном увлечении борьбой он не терял ни на миг самообладания и осмотрительности. Замечая быстрым, как молния, взглядом опасность, он мгновенно отражал ее.

Атака продолжалась шесть часов кряду.

К семи часам стемнело, и неприятель затрубил отбой. И когда последний испанец покинул последний атакуемый редут, Габриэль, обессилев от усталости и счастья, упал на руки стоявших рядом людей.

С триумфом его отнесли в ратушу.

Раны Габриэля были не страшны, и его забытье длилось недолго. Когда он очнулся, подле него сидел сияющий адмирал Колиньи.

– Адмирал, не сон ли это? – спросил Габриэль. – Сегодня неприятель опять пошел на страшный приступ, и мы опять его отбили?

– Да, друг мой, и не без вашей помощи, – ответил Гаспар.

– Значит, восемь дней, что предоставил мне король, истекли? – воскликнул Габриэль. – Слава богу!

– А чтобы окончательно поставить вас на ноги, я пришел к вам с отличными известиями, – продолжал Колиньи. – Оборона Сен-Кантена позволила наладить оборону всей территории. Один из моих лазутчиков, ухитрившийся повидать коннетабля, обнадежил меня как нельзя более на этот счет. Господин де Гиз прибыл в Париж с пьемонтской армией и вместе с кардиналом Лотарингским готовит город и людей к обороне. Обезлюдевший и разрушенный Сен-Кантен теперь уже не сможет выдержать ближайшего штурма, но его и наша задача выполнена. Франция спасена, мой друг!

– Ax, адмирал, вы не знаете, как вы осчастливили меня! – обрадовался Габриэль. – Но позвольте спросить вас вот о чем. Не из пустого тщеславия я задаю вам такой вопрос. Вы меня теперь достаточно знаете, чтобы поверить этому. В основе этого вопроса лежит очень веское, очень важное побуждение, поверьте. Вот он: считаете ли вы, господин адмирал, что удачной обороной за последние восемь дней Сен-Кантен в некоторой мере обязан мне?

– В полной мере, друг мой, в полной мере! – ответил Гаспар де Колиньи с благородной прямотой. – В день прибытия вы видели, что я не решался взять на себя страшную ответственность, которой сен-кантенцы хотели обременить мою совесть. Я собирался сам сдать испанцам ключи от города. На другой день вы завершили свой подвиг, введя в город подмогу и подняв тем самым дух осажденных. Я уж не говорю о ваших превосходных советах нашим инженерам и саперам. Не говорю и о блестящей храбрости, какую вы всегда и повсюду проявляли при каждом штурме. А кто четыре дня назад словно чудом спас город от ночной атаки? А кто еще сегодня был так неслыханно храбр и удачлив, что продлил казавшееся уже невозможным сопротивление? Это все вы, мой друг, вы, находившийся одновременно повсюду, по всей линии обороны! Недаром наши солдаты называют вас не иначе как капитан «Сам-Пятьсот», Габриэль. Говорю вам с искренней радостью и глубокой благодарностью: вы – первый и единственный спаситель этого города, а следовательно, и Франции.

– О, благослови вас бог за ваши добрые и снисходительные слова, господин адмирал! Но простите меня за такой вопрос: не будете ли вы добры повторить их его величеству?

– Таково не только мое желание, но и мой долг, – сказал Колиньи, – а вам ведомо, что долгу своему Гаспар де Колиньи не изменяет никогда.