Две головы и одна нога

Логики в моем рассказе не было ни на грош, но пани Осташкова так разволновалась, что совершенно не заметила этого. А ведь несчастной уже никто и ничто не могло помочь, так что совершенно неважно, какого рода неприятности у неё были. Однако посмертное послание сделало своё дело.

— Вот-вот, последнее время она довольно часто приезжала к нам, — защебетала отзывчивая родственница Елены Выстраш. — Почитай каждую пятницу, на денёк-другой, а ведь раньше хорошо если раз в три года появлялась. А что касается квартиры, которую стерегла, так там был один такой, помогал он ей…

— Где был?

— Вроде бы по соседству жил, ну, по соседству с той квартирой, которую ей оставили стеречь. Жили они дверь в дверь.

— Адрес вы знаете?

— Откуда! Елена адреса никогда не называла и вообще она была не из болтливых, скрытная была, редко когда о себе говорила, больше я сама догадывалась. Вроде бы он о ней немного заботился, я и то подумала — наконец-то мужик у бедняжки появился, давно пора. Послушайте, а может, неприятности как раз с ним?

Я с готовностью подтвердила — из-за мужиков вечно неприятности, ничего удивительного. Порассуждав немного на эту тему, с энтузиазмом подхваченную пани Осташковой, я все-таки заставила хозяйку вернуться к её покойной кузине. Очень уж хотелось понять, почему я вдруг появилась в жизни Елены Выстраш, почему именно мне адресовано её письмо. Туманный намёк на то, что я украла что-то у своего сожителя, наполнил душу столь же туманными подозрениями, в эту версию очень хорошо укладывался мужик с неприятностями, но концы с концами не сходились. Зато очень хорошо поняла, почему любезная пани Осташкова мирилась с таинственностью и неразговорчивостью своей кузины: та ей щедро платила. А жаль, уж лучше была бы не такой таинственной и более разговорчивой.

— А о её работе… Той самой, с большим садом, о которой вы сказали, что Елене не понравилось и она ушла от хозяев. Не знаете, что именно ей не понравилось?

— Знать-то я наверняка ничего не знаю, но сдаётся мне, те её хозяева что-то такое нехорошее сделали, очень Елене не понравилось. Они были страшно богатые, а разве в наше время можно честным путём разбогатеть? С чего вдруг они так разбогатели, до этого были не скажу, чтобы уж очень богатые. А когда я Елену прямо об этом спросила, та лишь плечами пожала. Так что не скажу, не знаю. Вот помню одно: её бывшая хозяйка очень уж интересно прозывалась, ну прямо кошачье имя, не то Мися, не то Мизя. Представляете, взрослая женщина и такое имечко, я ещё понимаю, была бы молоденькой…

На этот раз я не разделила возмущения пани Осташковой, ибо у меня перехватило дыхание. Меня как электрическим током ударило, и по всему телу мурашки пробежали. Мися, Мизя… Нет, невозможно такое стечение обстоятельств! Хотя… Раз Елена написала мне, это о чем-то говорит. И упоминание о какой-то бабе, которая меня ненавидит… Езус-Мария!

— …Ездила к ним убираться в доме, сдаётся мне, они хорошо платили, денежки у Елены ведь водились, каждый раз что-нибудь да привозила — то детям мелочи, то подарок какой, — продолжала тараторить пани Осташкова как заведённая машина, не в силах самостоятельно остановиться. — Но точно не скажу, не знаю. А знать может Еленина подружка, была у неё такая, хотя я никогда её не видела и как зовут — не знаю, но вот была, это точно. Они с ней ещё в школе вместе учились, мы-то с Еленой в разных классах были, так что подруг её я не знала, но Елена столько раз говорила, бывало — вот, слава Богу, хоть есть с кем поговорить, а ей много подруг и не требуется, одной хватит. Как будто со мной поговорить нельзя, уж, кажется, кто ей ближе…

О Елениной подружке пани Осташкову заставила вспомнить давняя обида — как же, оскорбили ближайшую родственницу в лучших чувствах. Я ухватилась за подружку как утопающий за соломинку, но она и оказалась соломинкой. Пани Осташкова ровно ничего не знала о подруге, и я должна была вновь выслушивать бесконечные жалобы на скрытность и таинственность Елены. Специально, что ли, скрывала свою единственную подругу от неё, пани Осташковой? Единственное, что удалось установить, это факт её проживания где-то неподалёку от Елениных хозяев с большим садом. Ну и сам факт существования подружки.

Возвращаясь в Варшаву, я раздумывала над тем, чего бы добились полицейские, если бы вместо меня попытались пообщаться с пани Осташковой. Думаю, немногого. Мною супруг пани Осташковой пренебрёг, а вот к полиции отнёсся бы со всем уважением, а следовательно, присутствовал бы на допросе жены и сдержал её безудержное словоизвержение. Мужчина, судя по всему, серьёзный, уж он бы не допустил никаких бабьих сплетён и пересудов, никаких глупых разговорчиков. А ведь ценными были именно эти бабьи пересуды.

Ах, как мне не хватает Гжегожа!