Две головы и одна нога

— Честно скажу, если бы они не увязли в Америке, вышли бы сухими из воды. А тот ваш… ну, Еленина любовь… так он с самого начала обо всем знал, Спшенгеля на вилку наколол, а чего ждал — понятия не имею. Ну, допустим, растерял нужные бумаги, но хоть сказать кому надо мог ведь? Уже могли завести дело, теперь присовокупили бы новые данные, глядишь, так просто и не удалось бы подлецам вывернуться. А он только сейчас раскололся, да и то не официальные дал показания, а опять же в частной беседе кое-что порассказал. Не разрешил ни в протокол занести, ни на плёнку записать.

— Не так уж глуп, каким кажется, — заметила я. — Прекрасно знает, что обращение в полицию так же поможет, как мёртвому припарки. А может, он решил подождать, пока в нашей стране уменьшится преступность? Особенно среди правящей верхушки. И уголовный кодекс изменится, а русской мафии вообще придёт конец.

— Вы что, верите в такие чудеса? — изумился капитан.

— Ничто не вечно под луной. Говорят, даже и самому свету придёт конец. Неужели, пан капитан, вы думаете, что конец света настанет, а конец мафии — нет?

— Холера её знает…

— А вот и нет! — пророчески заявила я. — Человеческая стихия — это страшная сила. В конце концов люди выйдут из себя и, подобно тому как уже это однажды было, сами добровольно двинутся на Дикий Запад. Я очень рассчитываю на молодёжь, любящую развлечения. Скоро их перестанут устраивать старушки с только что полученной пенсией, гораздо больше пользы принесёт ограбление мафиози. У поляков есть собственная гордость, особенно когда ничего кроме гордости и нет. Только надо предварительно как следует подготовиться…

Капитан с ужасом взирал на меня. Пришлось принести третью банку пива, чтобы он пришёл в чувство.

— Разрешите, продолжу. Вам уже ничто не грозит, — сказал капитан, и, клянусь, в его голосе я услышала что-то вроде сожаления. — Наконец-то они сообразили, что им следует держаться от вас подальше. А теперь вы уже не сможете им навредить, даже если напишете и опубликуете целую эпопею о преступности. Вот разве что и в самом деле приметесь агитировать нашу гордую молодёжь…

— Нет, не примусь, — пообещала я.

Только теперь я поняла, какую громадную пользу можно извлечь из промашки капитана. Правда, официально полиция в ней не призналась, никто не высказывал ни малейшего намерения компенсировать мне понесённые убытки, а я сама не настаивала на возмещении ни материального, ни морального ущерба от взрыва в прихожей, но капитан Борковский в частном порядке мучился угрызениями совести и по личной инициативе пытался как-то вознаградить меня за последствия собственного недосмотра. Чтобы в свою очередь не испытывать угрызений совести оттого, что поверяет мне служебные тайны, он попытался проверить моё прошлое.

Когда выяснилось, что это прошлое уже проверялось полицией неоднократно, капитан испытал неимоверное облегчение и камень свалился с его полицейской совести. Полиция заинтересовалась мною уже много лет назад, и не потому, что я совершала какие-то преступления. Напротив, проверив и убедившись в моей полной лояльности, мне разрешили приобщаться к кое-каким уголовным делам и даже раз на полицейской машине возили к трупу. Позже, когда на много лет я связала свою жизнь с прокурором, им, естественно, пришлось рассмотреть меня под микроскопом. Потом мне втемяшилось в голову получить загранпаспорт, захотелось по заграницам поездить. Полугодовую баталию я выиграла, но меня, само собой разумеется, просеяли сквозь самое мелкое сито и ничего сделать не смогли, ибо я оказалась особой законопослушной, никогда не нарушала уголовного кодекса и никакой социальной опасности собой не представляла. Не могла представлять, а все говорило о том, что и не хотела.

Простой честный человек, который к тому же всегда говорит правду и не пытается лгать полиции, пусть даже по глупости, представляет собой настолько редкое явление, что капитан был потрясён и проникся ко мне полным доверием. И в результате позволил себе не только открыть интересующие меня аспекты расследования, но и те, о которых я и понятия не имела, а также ознакомил меня с некоторыми из своих личных умозаключений. Тут большую роль сыграл Новаковский. Считая, что чистосердечное признание облегчит его участь, Новаковский разошёлся, как тропический ливень, и удержу ему не было.

Личный контакт с упомянутым выше подонком был невозможен, присутствовать на допросах я не могла, вот и вцепилась в капитана когтями и зубами, вытягивая из него все подробности. Особенно интересовали меня детали, связанные с внутренними переживаниями Мизюни, которые я могла без труда понять, в отличие от её же махинаций в области легального и нелегального бизнеса. Бедный капитан, чтобы удовлетворить мои запросы, вынужден был принести мне магнитофонную плёнку с записью разговора, чтобы я смогла её прокручивать сколько душе угодно и отцепилась от него.

— Моя собственная, — сухо информировал меня капитан. — Вспомогательный материал. Раз уж вам так необходимо…