Две горсти песку

А через несколько минут (во всяком случае так мне показалось) начали прибывать наши помощники - Билл Мур-Гильберт и все остальные. Приехал на лендровере Джон Ньюбоулд, у которого по пути произошло легкое столкновение с носорогом, и тоже привез полную машину людей. Без дальнейших проволочек и без завтрака (нам почему-то больше не хотелось антилопьего мяса) Дуглас пустил водород. Остальные помогали мне с оболочкой. Ветер был слабый, невозможно понять, что у него на уме. Кратер заполнила густая мгла, делая его похожим на громадную миску с молочной овсянкой, но все меня заверили, что так часто бывает на рассвете, солнце быстро развеет эту иллюзию.

Оранжевая громадина шара неуклонно росла, становясь все более заметной среди зелени на гребне. Все шло хорошо, если не считать, что, когда оболочка была заполнена наполовину, Дуглас успел уже опорожнить большую часть баллонов. Кто-то ошибся, определяя давление или объем, которому оно отвечало. Так или иначе, работа продолжалась, Дуглас выжимал из каждого баллона все до последней капли. И вот наши ресурсы исчерпаны, шар плавно качается над сдерживающими его мешками с песком, наполненный примерно на девяносто пять процентов. Ладно, как-нибудь обойдемся.

За три часа, пока мы наполняли шар, ветер еще не решил окончательно, как ему быть. Израсходовав шесть сотых кубометра драгоценного газа, мы запустили с минутным промежутком два шара-пилота. Один полетел на восток, другой отклонился к западу. Что-то ветер уж очень переменный. Все равно, куда бы он ни дул, я хотел поскорее вылететь, чтобы предельно использовать тихое утро и управиться до второй половины дня, когда всерьез начнется турбулентность. Поэтому мы - Дуглас, Джон Ньюбоулд и я - влезли в гондолу и принялись налаживать равновесие. На высоте двух с половиной тысяч метров подъемная сила аэростата примерно на четверть меньше нормальной, исчисляемой на уровне моря. Кроме того, шар, наполненный только на девяносто пять процентов, тянет хуже. Надо было свести до минимума наше снаряжение и припасы. И когда шар наконец решился порвать с землей, в гондоле оставалось всего пять мешков балласта.

- Взялись за гондолу! - скомандовал я, и Билл перевел мои слова на суахили.

Поскольку мне хотелось идти самое большее метрах в тридцати над деревьями, а не взмывать, как это у нас повелось, на высоту триста-четыреста метров, мы привязали гайдроп к кольцу и растянули его на земле. Поблизости не было ничего, что он мог бы повредить, а я рассчитывал, что после набора нужной нам высоты дальнейший подъем будет тормозиться растущим весом гайдропа. Даст бог, эти 20 килограммов пресекут склонность "Джамбо" уподобляться ракете.

- Отпустили опять. Ветер понес нас, но параллельно земле.

- Взялись!

Тридцать рук заставили гондолу остановиться, но пятнадцать ртов продолжали тараторить. Взлетит, не взлетит, что, да как, да почему - все эти вопросы были предметом горячего обсуждения с той самой минуты, как Дуглас пустил водород, и теперь дискуссия достигла высшего напряжения. Один из наших помощников замолк на секунду-другую, пока я высыпал ему на ноги два килограмма песку. Наконец Вилл снова крикнул:

- Тоа мконо! Отпускай!

Последние два килограмма сделали свое дело. Мы пошли вверх почти отвесно, разматывая гайдроп. На моих глазах сынишка Билла взялся за лежавший на земле конец каната. Я что-то крикнул, потом с облегчением увидел, что гайдроп сам выскользнул из рук малыша. А теперь уже вообще кричи не кричи - не услышат: полет начался. Наступила минута, когда Дуглас обычно сдвигал на затылок свой головной убор и изрекал что-нибудь вроде:

- Так, взлетели.

Что верно, то верно - мы взлетели, только несло нас прочь от кратера. Через десять минут мы остановились примерно в полутора километрах от гребня, метрах в ста двадцати выше его уровня. Небольшого подъема было довольно, чтобы оболочка перестала обмякать внизу. Газ расширился, и "Джамбо" обрел надлежащую идеальную форму. А вот полет пока складывался вовсе не идеально. Странно: в небе над нами плывут маленькие кучевые облака, внизу шуршит от ветра листва, а мы висим неподвижно между небом и землей. Дуглас снимал панорамой необозримые просторы, Джон изучал растительность. Ему нравилось наблюдать, как четко одна экологическая зона отделяется от другой. Будто длинные гладкие полосы, которые расписывают поверхность моря. Сходную картину образовали лес и прогалины внизу. Участки короткой травы упорно сохраняли своеобразие, хотя кругом была пышная, высокая растительность. Крапива тоже составляла компактные зоны: или стоит стеной, или ее вовсе нет. Асасiа lаhаi, едва ли не самая нарядная среди древовидных акаций, казалась посаженной людьми-такими аккуратными рощицами она стояла.