Две коровы и фургон дури

Мог бы и не напрягаться. Диккенс болтал не закрывая рта. Слова громыхали, как острые камни, которые трясут в жестянке у вас над ухом. По большей части я не понимал, что он несет: «они его не знают, они его еще узнают, а когда узнают, так ахнут, тогда им придется заново переписать книгу, а потом снова переписать ее, да еще и фильм переделать, а потом им ничего не останется, как поставить долбаный памятник в его долбаную честь». Чем дольше он говорил, тем яснее становилось, что он совершенно сбрендил. Брызги слюны вылетали из его рта и оседали на лобовом стекле, а слова звучали как на проповеди — «искупление», «бедствия», «чума», «гнев», так что, когда фургон подъехал к заправочной станции, мозги у меня закипали от боли и ужаса. Когда машина остановилась, я открыл глаза, поднял голову и застонал, и Диккенс тотчас обернулся ко мне.

— Живучий, мать твою… — сказал он и хлопнул меня по голове картой.

— Ой… — простонал я.

— Лежи смирно, приятель, — сказал Диккенс. — Скоро повеселимся.

— Мне надо поссать… — простонал я.

Водила оглянулся на меня:

— Точно, мне тоже.

Я попытался приподняться:

— Можно?

— Валяй ссы в штаны, еще не то предстоит.

— Ну уж нет, только не в моем, бля, фургоне.

— Где я скажу, там он и будет ссать.

— Но не в моем фургоне, мать твою!

— Если бы не я, ты не сидел бы сейчас в своем гребаном фургоне!

— А ты не смог бы без меня отбить дурь, так что не надо мне мозги скипидарить. Мне пофиг, когда и как этот пидор отдаст концы, но ссать в моем фургоне он не будет.

Диккенс тяжело посмотрел на своего бугая, а тот посмотрел на него с таким же выражением. Что-то промелькнуло в их глазах, я не понял точно, что именно — как будто маленькая молния проскочила.

— Ладно. Заправляйся и отведи его в гребаный сортир.

Бугай вышел из фургона и вставил шланг в отверстие бензобака. Диккенс вытащил из кармана перочинный ножик, открыл лезвие и начал чистить им ногти.

— Знаешь что, — сказал он задумчиво, — спасибо тебе. Не помню уже, когда у меня было такое хорошее настроение. Не могу дождаться, когда мы приступим к нашим играм.

— Вы о чем?

— Ох, Эллиот, не притворяйся. Ты прекрасно знаешь, о чем я. Наслаждение болью. Наслаждение чужой болью, Эллиот. — Он сложил ножик и опустил его в карман. — У меня даже мурашки бегут по коже, когда я думаю о том, что сделаю с тобой. Прямо как в ночь перед Рождеством.

— Не понимаю, о чем вы.

— Ох, Эллиот, ты очень скоро поймешь, поверь мне.

Человек Диккенса вытащил шланг из бензобака и повесил его обратно на стойку, хлопнул рукой по крыше фургона, открыл заднюю дверь и схватил меня за щиколотки. Он развязал веревку, посадил меня и сказал:

— Попробуешь хоть какие-нибудь фокусы, даже посмотришь не в ту сторону, и я сломаю тебе все пальцы, один за другим. Понял?

— Да, понял.

Он развязал мне руки и одним рывком вытащил из машины. Пока я стоял, качаясь, пытаясь унять головокружение, со стороны дороги донесся какой-то знакомый звук. Ну да, конечно, это же ревет двигатель Спайка — тот все никак не соберется его отрегулировать! А вот и сам фургон — вывернул из-за поворота и мчится прямиком в сторону заправки… Но только ехал он почему-то очень быстро. Слишком быстро. Когда фургон приблизился, я увидел за стеклом лицо водителя. Совершенно белое, голова болтается, рубаха залита блевотиной, но улыбка от уха до уха. Я его прекрасно понимал — сам еще недавно чувствовал себя примерно так же. Водиле хотелось пить, но он сам не знал, насколько сильно. Он уже дошел до зеленой стены, высокой, густой, душистой, непроходимой… Какой-то старик едва вывернулся из-под его колес и что-то проорал вслед, и на секунду водила попытался выпрямиться и нажать на тормоз.

— Мать твою!.. — потрясенно пробормотал бугай.

Слишком поздно. Белый фургон заехал колесом на бордюр, заскользил боком, отскочил назад на дорогу и наехал на урну. Из нашей машины выскочил Диккенс и заорал: «Что происходит, мать твою?!» Бугай отпустил меня и побежал в сторону белого фургона. Урна взлетела в воздух и с оглушительным грохотом рухнула на дорогу, разбросав в разные стороны мусор, затем откатилась к обочине. Фургон снова наехал на бордюр, и я услышал резкий хлопок — наверное, лопнуло колесо. Фургон врезался в фонарный столб, крутанулся вокруг своей оси; водитель крепко стукнулся лбом о руль, откинулся назад и оторопело приложил руки к глазам. Диккенс с бугаем побежали к нему, и я решил, что дольше оставаться тут мне не имеет смысла. Так что я пригнулся и дал деру.