Две луны

– Ничего удивительного здесь не вижу, – и не давая мне рта раскрыть, Фиби пустилась в описание того, что случилось на ярмарке штата, куда они поехали всей семьёй: мама с папой, Фиби и её сестра Пруденс. Там в одном балагане высокий и тощий тип собрал целую толпу, угадывая возраст всех желающих.

– И что он такого делал? – недоумевала я.

– А я тебе что говорю! – выдала Фиби.

Иногда она ведёт себя до отвращения похоже на взрослую. И это её «А я тебе что говорю!» звучало так, будто взрослый обращается к мелкому несмышлёнышу. – Вот это самое он и делал – угадывал возраст людей. И все вокруг наперебой восхищались: «Ах!» и «Невероятно!» И либо он отгадывал твой возраст плюс-минус год, либо ты выигрывал приз – плюшевого медведя.

– И как он это делал?

– А я тебе что говорю! – повторила Фиби. – Этот тощий тип долго смотрел на кого-нибудь в упор, потом закрывал глаза, тыкал в него пальцем и говорил: «Семьдесят два!»

– Что, всем подряд? Он угадывал, что всем вокруг было по семьдесят два года?

– Сэл… А я что тебе пытаюсь сказать? Это же просто пример! Он мог сказать и «десять», и «тридцать»… или «семьдесят два»! Смотря кто перед ним стоял. Это было потрясающе.

Вообще-то мне казалось гораздо более потрясающим то, что это могла сделать миссис Партридж, но я промолчала.

Папа Фиби тоже захотел, чтобы тощий человек угадал его возраст.

– Папа считает, что выглядит очень молодо, и был уверен в том, что сможет его обмануть. Тощий человек посмотрел на папу, закрыл глаза, ткнул в него пальцем и крикнул: «Пятьдесят два!» Папа громко охнул, а все кругом тоже начали охать и повторять «Невероятно!», и всё такое. Но папа заставил их замолчать.

– Почему?

Фиби дёрнула себя за жёлтую кудряшку. Похоже, она уже пожалела, что вообще рассказала мне про этот случай.

– Потому что ему вовсе не было пятьдесят два года. Ему было всего тридцать восемь.

– Ух ты!

– И потом до самого вечера папа ходил за нами по ярмарке как потерянный и прижимал к себе приз – здоровенного плюшевого медведя зелёного цвета. И повторял: «Пятьдесят два… Пятьдесят два? Неужели я выгляжу на пятьдесят два?!»

– А он не выглядит на пятьдесят два?

– Нет! – Фиби ещё сильнее рванула свою кудряшку. – Он не выглядит на пятьдесят два! – Она оказалась очень щепетильной во всём, что касалось её папы.

Её мама встретила нас на кухне.

– Я пеку пирог с ежевикой, – сказала миссис Уинтерботтом. – Надеюсь, ты любишь ежевику… или нет? Не страшно, если ты не любишь ежевику, я могу…

– Нет, – возразила я. – Я люблю ежевику. Просто у меня, кажется, иногда бывает аллергия.

– На ежевику? – всполошилась миссис Уинтерботтом.

– Нет, не на ежевику.

Честно говоря, я вообще не страдаю аллергией, но и признаться, что ежевика напоминает мне о маме, я тоже не смогла.

Миссис Уинтерботтом усадила нас с Фиби за кухонный стол и потребовала рассказать, как прошёл день. Фиби рассказала, как миссис Партридж угадала её возраст.

– Она действительно необыкновенная, – добавила я.

– Она вовсе не такая уж необыкновенная, Сэл, – возразила Фиби. – Не думаю, что здесь вообще подходит это слово: необыкновенная.

– Но Фиби, – не сдавалась я, – миссис Партридж слепая.

– Слепая?! – в один голос воскликнули Фиби и её мама.

Позже Фиби спросила у меня:

– Тебе не кажется странным, что совершенно слепая миссис Партридж могла что-то во мне разглядеть, а вот я, хотя и могу видеть, оказалась слепой по отношению к ней? И если уж речь пошла об очень странных делах, миссис Кадавр тоже очень странная.

– Маргарет? – удивилась я.

– Она пугает меня до полусмерти, – призналась Фиби.

– Почему?

– А я что тебе говорю! Во-первых, само её имя: Кадавр. Ты хоть знаешь, что значит это слово?

Ну вообще-то я не знала.

– Это значит мёртвое тело.

– Ты серьёзно?

– Ещё как серьёзно, Сэл! Хочешь – сама проверь по словарю. Тебе известно, на что она живёт, то есть кем она работает?

– Да, – я была рада, что могу ответить. Я была рада знать хотя бы что-то. – Она медсестра.

– Вот оно! – оживилась Фиби. – Ты бы доверилась медсестре, чьё имя означает мёртвое тело? А эти её волосы? Тебе не кажется, что все эти торчащие лохмы – просто жуть? И голос у неё ужасный: как будто ветер шелестит мёртвыми листьями.

В этом и заключалось обаяние Фиби. В её мире просто не было места обычным людям. Они могли быть либо безупречными – как её отец – или, в большинстве своём, психами и маньяками с топором. И она могла убедить меня в чём угодно – а уж про Маргарет Кадавр и подавно. И для меня с того дня волосы Маргарет Кадавр выглядели жутко, а голос звучал в точности как шелест мёртвых листьев. Почему-то мне стало проще иметь дело с Маргарет, когда появились причины её не любить, – а я определённо её не любила!