Две Москвы. Метафизика столицы

Дом Перцова – заставка местности Остожья, древним поселением которой было набережное село Киевец. Основанное, по преданию, в XIV веке киевлянами и при дороге в Киев, будущей Остоженке. Вел киевлян боярин Родион Несторович. Земли Киевца лежали по подолу, на котором выстроен дом Перцова. По крайней мере храм Николы в Киевце стоял на берегу. Документально он, как и топоним «Киевец», известен лишь с XVII века. Пессимистическая версия считает Киевец за городскую слободу времен возврата Киева России. Храмовый Никольский образ киевецкой церкви стал реликвией фамилий Квашниных и Квашниных-Самариных, ведущих родословия от Родиона Несторовича.

Киевец был знаком Киева. И знаком времени, когда Москва впервые приготовилась стать новым Киевом, столицей Церкви, резиденцией митрополита Киевского и всея Руси. А постановка знака вне тогдашней городской черты, на дополнительном холме, может быть понята в том смысле, что Москва и Киев не одно, но дополнения друг друга.

С.В. Малютин. Эскиз дома Перцова. 1905

Дом Перцова. Фото. 1906

Дом Перцова, этот поистине дом-город, таинственно стал новым Киевцом. Образом Киева и Киевской Руси в виду Кремля, Москвы начальной. Место дома отвечает древнему обыкновению Кремля видеть в Остожье этот знак, заставку Юго-Запада, воспоминание Днепра.

Кроме того, Малютин возглавлял смоленское (талашкинское) направление модерна, неорюса.

Легко представить этот дом и в юго-западном квартале Боровицкой площади, тоже на берегу реки, так, чтобы Киев начинался от ворот Кремля. Притом малютинский модерн парадоксальным образом приписывают к скандинавской школе; тогда дом Перцова по-своему, отлично от Пашкова дома, решает занеглименскую тему двуединства греков и варяг.

Словом, не относясь до Боровицкой площади, дом Перцова относится до проблематики ее. Он словно не дошел до Боровицкой или ушел с нее.

Второе понимание вернее. Дом Перцова оформил время, в котором изменилось представление о географии Арбата. Вместо широтного пространства, нанизанного на Смоленскую дорогу (Воздвиженку, Арбат) и начинающегося от самого Кремля, московскому сознанию представилось пространство меридиональное, оставившее Белый город, чтобы остаться в Земляном, между колец бульваров и Садовых. Так окольцованный Арбат даже распространился к Патриаршим, заступив опричную границу – линию Никитской улицы. Это Арбат модерна, фешенебельных особняков буржуазии, Шехтеля. Впоследствии Булгакова (погоня Бездомного за нехорошей компанией и полет Маргариты прошивают Арбат вертикально-дуговыми нитями). Это Новый Арбат: недаром улицу с таким названием проложат между двух колец.

Новый – однако восходящий ко временам от Федора Ивановича до Екатерины, то есть от строительства до сноса стен Белого города. Круг Земляного города тоже возник при Федоре, но оставался до Екатерины юридически не городом, а пригородом. Белые же стены были столь наглядной городской чертой, что пригород, Арбат, не мог не отступить.

Со сносом Белых стен Арбат вернулся к берегу Неглинной, выставив на нем программные дома – Пашковых, Университета. Новый Арбат, однако, удержал свою границу. Ею оставался Черторый – ручей, который, как естественный защитный ров, когда-то задал трассировку Белых стен на юго-западе. Позднее Черторый был взят в трубу для лучшего проезда вдоль бульваров. К его невидимому устью и выступил дом Перцова.

За этим домом правый берег Черторыя близ Остоженки высок настолько, чтобы мизансцена средокрестия Москвы могла быть повторима. Остожье есть проекция Ваганькова за Черторый. Пятиэтажный Перцов предпочел встать на остоженском подоле; не использовать, а заместить высокий берег. Жестко оформить самый угол нового Арбата.

Дом Петра Перцова, железнодорожного дельца, и дом Петра Пашкова, земельного откупщика, суть два лица по-разному располагающегося Арбата. Перцову тоже не откажешь в царственности: на его кремлевской стороне красуется балкон «Беседа царицы». Женственность названия традиционна, коль скоро первое упоминание Ваганьковского государева двора нашло его принадлежащим матери Василя II.

Площадь храма

Такое понимание Арбата обновляет взгляд на храм Спасителя. Храм заполняет место отступившего Арбата. Вакуум в черте Белого города, от неглименского устья до устья Черторыя. Кремль словно продлевается храмом Спасителя к этому устью. Тоновский Большой дворец скрывает старые соборы, но работает в ансамбле с тоновским же храмом Спасителя. Они сопряжены и через Оружейную палату, тоже тоновскую, тоже николаевскую. Вместе они словно думают перечертить кремлевскую ограду, преодолеть ее, взяв в новый очерк полемическое средокрестие Москвы – неглименское устье. Слить старый Кремль с Арбатом в новый город, николаевский. Так и средневековый город, поначалу ограниченный холмом Кремля, продлился Белыми стенами, преодолев Неглинную, и вышел к устью Черторыя искусственным холмом могучего угла со знаменитой Семиверхой башней.