Две недели в сентябре

Распаковка чемодана раздражает и в лучшие времена, но ходить по комнатам со свернутыми носками и нижним бельем, развешивать верхнюю одежду по душным шкафам и раскладывать вещи по ящикам, так и не вдохнув запах моря, глупо – все равно что наказывать самих себя.

Чувствуешь дьявольское искушение бросить все как есть и день за днем нырять в чемодан, только когда оттуда что-нибудь понадобится, но тогда он превратится в призрака, который преследует тебя и не дает покоя. Чем дольше его не разбирать, тем больше в нем все перепутывается и тем труднее найти нужное.

Лучшим планом из всех было спуститься к морю, побыть там ровно столько, чтобы покатать его на языке, – а потом вернуться и нырнуть в чемодан, чувствуя покалывание соли в ноздрях и рассчитывая на долгую, неспешную прогулку вечером. Разбирать вещи можно с удовольствием, если делать это по методу мистера Стивенса.

Они гурьбой вышли из гостиной, схватили сумки, лежавшие у вешалки в прихожей, и заторопились переодеваться. Нужно было только поднять крышку чемодана и достать обувь на резиновой подошве, которую специально клали сверху.

Проведя всего несколько минут у себя в комнатах, они снова собрались у ворот, и теперь это была совсем не та компания, которая стояла здесь час назад. Если бы не их бледные лица, вы бы ни за что не поняли, что они только что приехали. Мистер Стивенс снял галстук и торжествующе бросил его в комод, расстегнул воротник и сунул булавку для галстука в карман жилета, презрительно зашвырнул шляпу на верхнюю полку шкафа и надел белые туфли на резиновой подошве. Это заняло пару минут – но как все переменилось, каким подтянутым и молодым он себя почувствовал! Он вполне мог бы подпрыгнуть и стукнуть в воздухе каблуком о каблук.

Дик и Мэри сбросили шляпы и надели парусиновые туфли, а Эрни, хотя мать сначала возражала, стащил чулки и теперь, с голыми ногами и блестящими глазами, сидел и ждал на ступеньках.

Только миссис Стивенс осталась в той же одежде, в которой приехала. Она безуспешно пыталась придумать, на что сменить свой наряд, но ни сама она, ни остальные члены семьи так и не cмогли выбрать, что ей надеть или снять; однажды она попробовала походить в белых сандалиях, но от них болели ноги, а без шляпы она чувствовала себя неловко. Мистер Стивенс предложил желтый джемпер, и она хоть и сочла это хорошей идеей, но, похоже, так и не подумала его достать. Когда все семейство двинулось по Сент-Мэтьюз-роуд, она все еще прижимала правую руку к себе – никак не могла привыкнуть, что у нее больше нет термоса. Наверное, в жилах Стивенсов текло несколько капель моряцкой крови – крови какого-нибудь старого торговца-авантюриста, который знал, что море – это свобода и могущество, и любил его исполинскую силу, нежность и свежесть. Когда его далекие потомки держались за парапет набережной, именно эта закаленная штормами старая кровь лишала их дара речи и заставляла горло сжиматься.

Мистер Стивенс и его дети любили море, в каком бы расположении духа оно ни было: они любили его, когда оно что-то тихо бормотало во сне во время отлива, когда просыпалось и с плеском накатывало на берег, когда тихими вечерами поднималось, лениво захлестывая гальку. Но больше всего море нравилось им таким, каким оно было сегодня, когда оно с диким ревом огибало волнорезы, рокотало и вздыхало в расщелинах под пирсом, разбивалось о стену набережной и осыпало их брызгами. В каждом из тысячи его голосов были разные ноты, каждый звук был полон неистовой свободы.

Волна за волной ударялись в бетонную стену и откатывались назад со стоном боли, как будто их хватало и тянуло вниз огромное морское чудовище. Бесчисленные мелкие камешки лежали неподвижно, цепенея, когда на них обрушивалась новая волна, а потом оживали и, как безумные, бросались за ней в погоню с шумом, похожим на крики огромной далекой толпы.

Время от времени Стивенсы отворачивались от ветра и набирали полные легкие воздуха; ветер пронизывал их насквозь, гладил и холодил кожу под одеждой.

Они долго стояли молча, и с каждой рассыпающейся волной неотвязные тени бухгалтерских расчетов, застывшие в глазах мистера Стивенса, становились все бледнее и бледнее. Пару раз он закрывал глаза, чтобы те отдохнули в прохладе под веками. Холод пробирался и в нос, и в горло, но самому ему, как ни странно, было тепло.

Наконец они отошли от парапета и двинулись друг за другом, растянувшись по набережной и не сводя глаз с воды.

Молчание нарушил Дик. Они прошли уже несколько ярдов, когда он остановился и осмотрелся.

– Где мама? – спросил он, и они вдруг осознали, что миссис Стивенс с ними нет.

Она совершенно точно переходила дорогу и направлялась к набережной, и они помнили, что она была с ними, когда они подошли к парапету, чтобы посмотреть на море, но теперь она пропала, и они с тревогой оглядывались по сторонам.

Люди проходили мимо туда-сюда, толпа размеренно текла, сгибаясь от ветра, – но миссис Стивенс исчезла, словно ее стерли с лица земли.

– Куда она подевалась? – поинтересовался мистер Стивенс, скрывая тревогу под ноткой раздражения.