Две недели зимних четвергов

– Алексей Матвеевич, к вам посетитель.

Послышался глубокий вздох, потом ответили:

– Что, Мария Александровна, опять «чайник»? Иду.

Женщина смущенно глянула на Кима – слышал ли? Но тот не обиделся, даже улыбнулся (чего стоила эта улыбка!) ей в ответ:

– Я знаю, что такое «чайник». В какой-то мере я им и являюсь.

– Да ну, что вы! – запротестовала женщина. – Алексей Матвеевич у нас отвечает за прием посетителей. А их иногда много бывает. Знаете – это очень отрывает от работы. Вот он и шутит иногда так неудачно.

«Чайниками» называют в общественных организациях посетителей с навязчивыми идеями, чаще всего немного не в себе. Но не буйных. Особенно много их почему-то является в редакции газет и журналов. И стоит больших трудов их спровадить. Ну, а в обсерваторию, наверное, приходят «чайники» с космическим уклоном. Этот Алексей Матвеевич, по-видимому, получил общественную нагрузку – принимать и отделываться от них.

Дойдя до этого места в своих размышлениях, Ким почувствовал, что расстраивается окончательно. Ведь в сущности он такой же «чайник». Ну расскажет он, что с ним происходит, поделится своими соображениями. Его вежливо выслушают, что-нибудь посоветуют, очень тактично и мягко. Но смысл того, что ему скажут, будет один: «Шел бы ты, парень, подальше, не морочил бы нам голову!» И ничего не останется, как действительно идти восвояси. А куда пойдешь?!

Но тут в вестибюле появился Алексей Матвеевич. Высокий, тощий, с большим носом на узком лице, глубокими залысинами, приветливой улыбкой. Он прямиком, широко шагая, подошел к Киму, протянул огромную ладонь.

– Здравствуйте! Это вы ко мне? – И, не дожидаясь ответа (вопрос был чисто риторическим, в вестибюле кроме Кима и дежурной больше никого не наблюдалось), пригласил: – Ну что же, идемте.

Ким кивнул сокрушенно, оглянулся на двери – может быть, еще не поздно уйти? – и все же пошел вслед за Алексеем Матвеевичем.

А потом было так, как и представлял себе Ким. Даже хуже. Его выслушали очень внимательно, заинтересованно, ему посочувствовали, поцокали языком сожалеюще и, что самое плохое, даже не спросили доказательств, сделав вид, что поверили на слово.

Алексей Матвеевич – Дроздов была его фамилия – развел над столом длиннющими руками:

Ну что же, молодой человек… Мне понятно ваше волнение. Может быть, в чем-то я с вами не согласен, но это уже мое субъективное мнение. Давайте-ка проанализируем создавшееся положение.

Ким не слушал его. К чему? Все и так слишком ясно. Нет, не говорить нужно было, не убеждать, не изливать душу, а сразу же продемонстрировать, на что он способен. И не по мелочи, не стакан двигать по столу или коробку спичек. Эти люди так устроены, что для того, чтобы их убедить, не меньше, чем вот этот, почти самый большой в мире, телескоп расколотить надо. Ох, надоело это все! Сочувствуют, но не верят. Верят, но не сочувствуют. А он один. Значит, телескоп? Ну, держитесь!

Он тяжело поднялся, повел вокруг себя невидящим взглядом. Дверь кабинета треснула и вылетела наружу, как от удара тарана. Он шагнул в дверной проем.

По коридорам он шел, как по собственной квартире, твердо зная, где свернуть, где подняться по лестнице. Его словно что-то вело. Препятствий на пути не существовало. Столы взлетали в воздух, двери выпадали.

Сзади бежал Дроздов, прячась за углами, с перекошенным, зеленым от ужаса лицом. На грохот разрушений из кабинетов выскакивали люди. Последний лестничный марш вывел его в смотровую комнату. Вначале разорвался, как лист бумаги, с треском и шелестом, деревянный щит, на котором посетители оставляли свои автографы. Затем рухнуло огромное стекло, за которым был центральный зал. Оно раскололось в одно мгновение на тысячи осколков.

Он поднял глаза на телескоп, собирая в себе все оставшиеся силы для решительного удара. И в этот момент кто-то навалился на него, сбил с ног, стал душить.

Это Дроздов, опомнившийся наконец, и понявший, что сейчас произойдет, бросился вперед в отчаянной попытке помешать уничтожению сверхценного инструмента.

Замешательство Кима длилось лишь секунду. Тело Алексея Матвеевича, будто поднятое невидимой рукой, взмыло в воздух и отлетело к стене.

Но этот малый импульс отрезвил Кима. Он понял, что сейчас может произойти непоправимое, и заставил себя остановиться. Обхватив голову руками, скрутившись в немыслимый клубок, он замер на полу, борясь с самим собой, со своей нечеловеческой силой.

Звон уходил, мир возвращался к своему привычному виду. Воздух вновь перестал ощущаться, дышать стало легче. Появилась мелкая дрожь в обмякающих мускулах, и слабость разлилась по телу. Ким разогнулся, сел, прислонившись к стене. Осколки стекла противно заскрипели под ногами. В разбитых дверях столпились сотрудники обсерватории. Слышался торопливый шепот. В углу, почти в такой же обессиленной позе, что и Ким, сидел Дроздов, прижимая ободранной рукой к окровавленному лицу носовой платок. Рукав пиджака был почти оторван, галстука не было вовсе.

Ким провел ладонью по глазам, вытер губы. Спросил хрипло, еще задыхаясь:

– Ну что, теперь вы мне верите?

***