Две ночи [Проза. Заметки. Наброски]

Все годы я много ездил. Вообще мне кажется, что я хорошо жил, что так и надо жить писателю. Тогда я почти не пил (теперь я выпиваю, но хочу бросить, это мешает, когда много пьешь, и вообще писателю нужно быть здоровым), так вот, я не пил, занимался альпинизмом, охотился, ловил рыбу, много ходил пешком, ночевал где придется, все время смотрел, слушал и запоминал. Многие критики потом упрекали меня за то, что я якобы выискивал осколки прошлого. Они были неправы, потому что не видели того, что видел я...

23 февраля 1964

Из дневников и записных книжек

Из дневника 1949—1953 гг. [ 1 ]

1949 г.

Бывает, спрашивают у меня в разговоре, кого я из советских писателей люблю больше других. Каждый раз я отвечаю: Пришвина.

Пришвин — писатель совершенно особого склада. Читать его — наслаждение, почти равное наслаждению живой природой.

В каждом человеке есть свое тайное, запрятанное, и, по-моему, ни один из советских писателей не трогает так это тайное, как Пришвин.

Бывает, идешь дорогой среди ржи, страшная жара, мучит жажда, и вот видишь в стороне небольшой островок леса, жизнь которого успокаивает глаз... Пьешь холодную ключевую воду и чувствуешь, как в тело возвращается жизнь. Так и Пришвин — ручей среди пустыни.

23. VII. 49 г. Луза

Подушка пахнет козьим молоком и сеном. На дворе пряный запах подсыхающих березовых веников, вдали крик петуха.

Вот обстановка, в которой я живу. Природа на Севере бедна, но гораздо сильнее жизненной цепкостью, чем южная.

Сенокос в самом разгаре. Косят литовкой и горбушей. Подсыхающее сено кружит голову ароматом. Все лето трава вбирала в себя жизненные <силы> земли, свет солнца, <...> и лесов, и вот теперь, скошенная, прощаясь с жизнью, отдает людям запах.

Скоро охота.

2. VIII. 49 г.

Погода самая осенняя. Моросит мелкий дождь. Холодно. Под крышей сиротливо висит паутина, а хозяина нет. Сбежал от холода и ветра.

6.II.50 г. Москва

Найти себя в творчестве, ощутить пульс жизни своей — в этом вся задача.

22.VIII.50 г. Луза

Никогда еще не испытывал такой тоски. Через два-три часа уезжаю из Лузы. Казалось, нужно было бы радоваться, а у меня что-то все скребет и скребет на сердце.

Сегодня уехал человек, к которому я очень привык и испытывал хорошее человечное чувство. Он уехал, а я остался, и вот, укладываясь в дорогу, с грустью думаю о превратности судеб человеческих.

21. IV. 51 г.

Написал пьесу «Новый станок». Не приняли. Печально. Неужели всем моим произведениям предстоит такая же судьба?

16. V. 51 г.

Слушал передачи о Шаляпине. Что за человек! Что за судьба! Когда окидываешь взором всю жизнь его, невольно ставишь вопрос: мог ли где-нибудь в иной стране родиться такой человек? И отвечаешь: нет, не мог! Не мог! Ибо колоссально талантлив наш народ, и, кажется, нет границ его таланту.

Много было у нас певцов. И вот Шаляпин, вобрав в себя все лучшее, поднялся во весь свой исполинский рост и поразил мир. Уверен, что его песня, его голос будут жить, и особенно у нас, русских, вечно. Быть может, людям доведется увидеть и услышать не менее великих артистов, но таких, как Шаляпин, не будет.

Странно смотреть на моих коллег. Стоит спросить о впечатлении о той или иной книге, картине, симфонии — и услышишь стереотипный ответ: ничего! Ну, как новая картина, интересна? — Ничего!

Это «ничего» просто убийственно. Где критика, где споры, где понимание искусства? Вот нравы моих знакомых. Особо о контрабасистах. Ни разу не слышал похвалы от чистого сердца какому-нибудь контрабасисту. Спрашиваешь: как играет Чертович? — Плохо, фальшиво. Техника богатая, звук плохой. — Раков? — Звук хороший, техники нет. — Кусевицкий? — Неважно. — Дмитриенко? — Часто фальшивит. — Фокин? — Рубит. Трещит.

29. VII. 51 г.

Сегодня приехал из Солги. Гостил у отца. Там сейчас находится мама. С легкой душой оставил я Солгу. Не очень-то понравилось мне там. Но вот приехал в Москву, и что-то тяжело на душе. Там остались мои родители.

Очень плохо складывается жизнь. Отца вижу раза два-три в год. Мама тоже часто и надолго уезжает к нему.

Сегодня узнал, что экзамены в консерватории начинаются 2.VIII, а не 8-го, как раньше предполагалось. Это тоже нехорошо. Ведь я с 14 июня не брал инструмента в руки. За десять дней я бы еще подготовился, а вот за четыре — вряд ли. Что делать, если не примут в консерваторию? Какой удар маме!

В Солге я познакомился с Лилей Г. Девушка ничего особенного из себя не представляет, но... полюбила меня. И вот я, в сущности, равнодушный к ней, почему-то очень тронут этим, и грусть тонкой пеленой затягивает сердце. Жалость это? Нет? Может быть, сожаление, что не полюбила меня девушка, которую и я мог бы полюбить? Она обещала помнить меня всю жизнь. Смешно! И ведь когда давала это обещание, наверное, и сама верила ему, была искренна. Но пройдет месяц, может быть, два, и все позабудется... И такие же клятвы будут даваться другому...