Две овечки (Селькая историйка)

— Ты с ума так сойдешь — говорит Сикар, опять рассерженный. Он берет ее за руку и прямо ведет на склон горы. Овцы бредут за ними. Ночь, бродячая ищейка, с пальцем у рта, крадется вослед, обрывая свои фиалки. Как шум ливня, дробно сыпятся спешные шаги овец. Собаки — задумчивы.

— Кончено смеяться надо мной? — спрашивает Сикар.

— Да, кончено ссориться — вздыхает Марго.

Они опять останавливаются, на этот раз — сердце к сердцу.

— Когда-нибудь полюбишь? — смиренно молит Сикар.

— К будущей Пасхе — отвечает девочка, ласкаясь к его груди.

И вот они целуются.

Раскрывается победная ночь, подымается в горы, и ничто больше не блестит, только белый нос внезапно выплывшей луны... да разве еще, под наскоро застегнутой рубашкой Марго, белеют два яблонных цвета, отысканные свежими устами ночи, этой любовной ищейки.

Они идут, взявшись за руки и размахивая ими, так как хотят петь от полноты сердца, и стихает остаток ярости, чисто из приличия, у собак, ошеломленных этим новым согласием.

Вдруг Марго поднимает голову.

— Слышишь? — говорит она.

Звук доносится к ним, далекий и близкий, как жужжание мухи.

— Это рогач, — утверждает мальчик. — Ты знаешь? Тот, что тычется в людей, как сумасшедший.

Действительно это шум насекомого, очень большого насекомого.

Пастухи, когда природа спит, привыкли верить ей, как дети своей матери.

— Но это — гроза! — вскрикивает девочка в испуге.

— Да, это — гром! — бормочет мальчик.

Ошеломленные, их маленькие худые силуэты соединяются посреди дороги, не догадываясь последовать примеру тощих овец, которые инстинктивно разделяются на два стада, каждое под охраной своей собаки...

........................................................................................................................................

Гроза разразилась...

— Ну, что такое? — спрашивает один из шоферов, управляющих полетом могучей машины, держа в руках железный круг в роде тех венцов, которыми наделяют головы мучеников.

— Овцы — небрежно отвечает другой, не видя ничего ненормального в дорожном толчке.

И выпуклые, феноменальные глаза машины летят, летят, сверкают дьявольским блеском в глубине долины, в глубине бархатных бездн. Действительно, это — рогач, сумасшедший рогач, который тычется в людей, не видя дороги.

...Там, далеко, позади чудовища, собаки жалобно воют, и блеют покинутые овцы.

Легкое пепельное покрывало кроет тела. Девочка вся скорчилась, грудь открыта по настоящему на этот раз; она не застегнет своего савана. Мальчик лежит ничком, лицом в пыль, ноги его раздавлены, одна из них с огромным большим пальцем, вздутым, окровавленным, как клешня краба, в предсмертной дрожи поднимается к небу.

У этих двух детей волосы уже седы, так как смерть их состарила очень быстро.