Не скрою, я уже устал от такой беспричинной неприязни. В чем дело? В чем секрет? Лицо у меня, что ли, такое отталкивающее? Водоотталкивающее...
— Скажите, — уже явно подыгрывая, спрашиваю я, — а это чистая шерсть?
Но вызываю только новый приступ гнева.
— Ну что вы спрашиваете? Не понимаете, так не лезьте! — Она пытается вырвать у меня носочки.
Такая же, но уже городская, старушка с кошелкой проходит мимо, и наш торг привлекает ее внимание.
— Да ты что, молодой человек, — обращается она ко мне, — за такое — да два рубля? Постыдились бы, — обращается она к носочнице, — пользуетесь тем, что дурак, вязки настоящей не видел!
Они продолжают спор, а я стою посередине, поливаемый с обеих сторон презрением, и у меня обе они поочередно то вырывают из рук носки, то зачем-то возвращают их мне, потом снова зло вырывают.
Я подхожу к телеателье и чувствую — дико волнуюсь.
Пойти подстричься, что ли? А то хожу как гопник.
Парикмахер выходит мне навстречу — царственные жесты, седая грива.
— Добрый вечер! — округло произносит он. — Не хотите ли попробовать зарубежную сигарету? Я имею сигареты «Мальборо». Многие мои клиенты постоянно бывают за рубежом: Гренландия, — почему-то начал с Гренландии, — Польша, Франция...
Так говорит — медленно, важно, потом вдруг бросает окурок, резко:
— В кресло! — И снова — величественно: — Не чувствуете ли вы боли? Так, благодарю вас. Не хотите ли массаж лица?
Делает все медленно, долго. Потом вдруг неожиданно набрасывает сзади горячую мокрую салфетку, душит. Наконец театральным жестом, резко, опускает салфетку и сам опускается, обессиленный...
Ну почему, почему он может быть таким важным? И почему я не могу быть таким?
Я иду по улице, но чувствую, что не могу успокоиться, что руки и ноги у меня еще дрожат.
Ну, если уже посещения парикмахерской так переживать!
И наконец я вхожу в телеателье, вижу того, что приходил ко мне, и неожиданно уже радуюсь ему как родному.
Все-таки хоть человек веселый.
— А-а-а, — весело говорит он, — все-таки выследил, куда мы аппарат твой привезли?
— Да уж... выследил! — так же весело отвечаю я. — Ну, — говорю, — может быть, дадите теперь квитанцию?
— А зачем тебе квитанция?
— Чтобы телевизор получить! — весело говорю я.
— А зачем тебе — телевизор? — весело говорит он.
«И действительно, — думаю я. — А зачем мне телевизор?»
— Да! — вдруг кричит он. — Слушай! Если тебе ремонт квартиры надо сделать, есть у меня один адресок, могу дать!
Быстро, возбужденно он отрывает угол у постеленной на столе газеты, быстро пишет на нем.
Я долго, униженно благодарю. Потом почему-то бережно складываю этот клочок и кладу его в портмоне, где храню самые ценные бумаги.
В конце концов, если я очень уж буду настаивать, ничто не помешает ему выдать квитанцию, починить телевизор и вернуть его мне со словами: «Ну ты и зануда! За сколько лет такого не встречал!»
И неловкость этого момента заранее угнетает меня.
Потом я еду домой в автобусе и ловлю себя на том, что бормочу:
— Что за дела? Что, вообще, за дела?
РОСТОВ-НА-ДОМУ
Когда, на мой взгляд, человеку конец наступает, полный? А тогда, я думаю, когда он уже ходит всюду, куда его зовут, и искренне соглашается со всем, что ему говорят.
Я лично так везде уже хожу. Приносят повестку на собрание в жакт, я иду. Сижу в зале, один. Голосую: единогласно.
И вот, решил ехать с работы домой. И тут появляется друг, которого я к тому же давно не видел, и предлагает довезти меня на своей машине. Правильно меня мой папа учил: путь, который ведет в ад, поначалу отклоняется от истинного на один какой-нибудь градус, всего! И тут любое отклонение годится — даже в сторону пользы, как кажется поначалу. Казалось бы, что плохого: встретил старого друга, который берется отвезти тебя с работы на машине?
А то плохо, что это уже отклонение, — вот что! Раз уж ты решил ехать домой на автобусе, так и поезжай в вышеупомянутом транспорте! Тебя выбрасывает толпа, а ты все равно тупо, раз за разом, ломись в полузакрытую эту дверь, потому что хоть это и глупо, но это часть твоего плана, а поездка на автомобиле, хоть она и прекрасна, но план это чей-то чужой, пусть твоего лучшего друга, переполненного добрыми намерениями к тебе! Все равно — не может даже самый лучший друг чувствовать твоего ритма, в каждый отдельный момент...
— Машина типа «болидо», — задумчиво произносит мой друг, словно сам еще в этом не уверен.
Машина стоит, закругленная со всех сторон до земли. И настроился я уже лезть в автобус, вверх, а тут открываю дверцу, сажусь — и ощущение падения, пустоты, мелькают мысли: «Ловушка? Обман?» — и я действительно сижу почти на асфальте, меня под поясницу подхватывает какая-то мягкая сила, и эта сила, в непривычной близи от асфальта, мгновенно уносит меня вперед...
— Саня! — говорит мой дружок, заворачивая, перехватывая руками руль.
И тут пока все верно. Меня действительно зовут Саня.
— Друзья мы или нет?
Друзья, друзья! Не собираюсь с этим спорить.
Не в этом дело!
— Год ведь уже не виделись!
Действительно, мы не виделись год. Пока все верно.