Две половинки райского яблока

– Боже мой, боже мой, – повторял господин Романо. – Какая нелепость, какая злая насмешка судьбы! После всех усилий! Все насмарку!

– Пейте, Джузеппе, – Флеминг долил водки в стакан господина Романо. – Это еще не конец света. У нас впереди город в джунглях и краденая египетская мумия. У нас все еще впереди!

Гайко подсовывал хозяину новый бутерброд.

Около трех ночи господин Романо, наконец, уснул. Флеминг и Гайко сидели у его постели, пока не прикончили всю бутылку и не доели хлеб и мясо.

– Как можно есть мясо на ночь? – произнес заплетающимся языком Флеминг. – Тяжелая еда! Пошли ко мне, Гайко. У меня есть первоклассный коньяк и яблоки. Никогда не был поклонником водки, особенно ракии. Поднимайся! Дернем в честь Хеллоуина. Как сказал этот подонок – счастливого Хеллоуина, господа! Вот сволочь, еще и насмехается!

…А на другой день разразилась гроза. Аррьете удалось убедить служителя открыть номер Флеминга, так как тот не реагировал на стук в дверь и телефонные звонки. Было уже десять утра. Флеминг, расставшийся с Гайко в семь, спал сном невинного младенца. На журнальном столике в гостиной бросались в глаза пустая пузатая бутылка из-под «Наполеона», несвежие стаканы и огрызки яблок.

Вырванный из сна Флеминг с трудом сообразил, что происходит. В затылке трещало, в висках ломило, во рту пылало, внутренности вяло шевелились, и содержимое желудка просилось на волю. Он не сразу узнал Аррьету и некоторое время думал, что она ему снится.

– Пьяница! – кричала Аррьета, уперев в противника испепеляющий взгляд, видимо, вспомнив бурную юность в предместьях Барселоны. – Бессердечный, злой мерзавец! Вы же знаете, что ему нельзя пить! У него давление! У него сердце! Он – старый больной калека, а вы втягиваете его в свои безумные авантюры! Если бы не вы, он бы спокойно писал мемуары, а не скакал, как безумец, по всему свету! Вы, пользуясь его беспомощным состоянием после катастрофы, втерлись к нему в доверие, оттеснив самых близких людей… меня и Клермона! Вы и эта деревенская дубина Гайко!

Флеминг с трудом сфокусировал взгляд на визжавшей Аррьте, представляя себе запотевшее ведро ледяного грейпфрутового сока. Каждое слово Аррьеты гвоздем впивалось в его больную голову. Он закрыл глаза, чтобы хоть как-то отгородиться от фурии, в мозгу тяжело ворочалась одна-единственная глубокая мысль: «Хунта – она и есть Хунта!» Кроме того, ему было стыдно – шестое чувство подсказывало, что он набрался вчера, как последняя свинья. Аррьета была того же мнения.

– По какому поводу, интересно, вы набрались, как последние свиньи? – кричала Аррьета, расставив ноги и уперев руки в бока. – Джузеппе чуть не умер, у него подскочило давление! Я чуть не умерла от страха! С тех пор, как вы появились, Сталинград… Сталинград – разве это имя? Это кличка! Чего можно ждать от человека по имени Сталинград?! Что вы понимаете в жизни, привязанностях и любви? Семье, наконец? Вы, появившийся на свет под кустом на большой дороге! Вы – разрушитель, Сталинград! Вы – дьявол, присосавшийся к беззащитному больному старику и его деньгам! Вампир! Но довольно! Это была последняя капля… Я… я… я… – Она захлебывалась от ярости. – Я уничтожу вас, Сталинград! Я призову на помощь врачей… я… я… запру его!

Она вдруг замолчала, стояла, раздувая ноздри, достигнув той высшей точки ярости, когда теряются слова и меркнет в глазах. Постояв минуту молча, Аррьета резко повернулась и выскочила из спальни Флеминга. И наступила тишина…

Далекий шум улицы лишь подчеркивал эту тишину. От криков Аррьеты у Флеминга тонко и противно звенело в ушах. Голова превратилась в огненный шар. Он не сердился на Аррьету, понимая, что ею двигали чувства благородные – любовь, привязанность, верность. Выражала она их, как умела, как принято у них в предместьях Барселоны – слишком бурно, на его английский чопорный вкус. Но… в общем, права Аррьета, думал Флеминг. Права, права, ничего не попишешь. Наверное, пришла пора Джузеппе осесть и взяться за мемуары. Сидеть на веранде своего дома… где там у него дом? В Альпах? Пиренеях? А верная Аррьета будет приносить ему слабый чай с лимоном и витамины, вести хозяйство, готовить диетические блюда без соли и перца, и бутылка старого доброго виски как враг номер один будет под строжайшим запретом в их доме. Она опутает его своей заботой и любовью, как осьминог щупальцами, уберет телефоны, будет следить за каждым его шагом для его же блага. И умрет Джузеппе в своей постели, как и полагается приличному человеку, окруженный все той же Аррьетой, Клермоном и священником, а не в джунглях Индии от укуса королевской кобры, а его никому не нужные мемуары будут пылиться в письменном столе до скончания века, как мемуары другого дипломата, мужа Софи, урожденной Якушкиной…