Две половинки райского яблока

– Выдь из кабинета! – недовольно приказал барин Лев Иванович, отрываясь от книги в кожаном переплете, которую читал при свече, так как ставни на окнах были закрыты. Через щели косо пробивался яркий дневной свет, пронизывая полумрак кабинета, и видно было, как в комнате столбами ходит пыль.

– Дак потонет же, не приведи Господь! – возопила Степка. – Надо бечь! Счас!

– Пошли Митяя и конюха, – распорядился Лев Иванович.

– Ужо поехали! Вся дворня, почитай, уже там. Марина Эрастовна приказали, чтоб все! И вас чтоб тоже! Без вас, сказала, не выйдет из воды!

– Ладно, ступай, – недовольно произнес Лев Иванович. – Не жизнь, а театр. Что ни день, то новая пьеса. О, женщины! – Видя, что Степка и не думает трогаться с места, стоит, разинув рот, уставившись на него, ожидая действий, шумнул: – Пошла! Беги на пруд, скажи, сейчас буду!

– Спасибо, батюшка! – обрадовалась девка. Развернулась, сметая подолом зеленую вазу с букетом темно-красных, с черной сердцевиной, маков с круглого низкого столика. Ваза грохнулась на пол и разлетелась вдребезги, на полу растеклась лужа. Маки печально лежали в ней.

– Ох! – Степка в ужасе закрыла рот рукой.

– Ну, корова! – в сердцах произнес Лев Иванович. – Фамильная ваза, венецианского стекла, бесценная… Пороть вас некому! Распустились! Пошла отсюда. И пришли Варвару, пусть приберет! Сама не лезь, а то все тут разнесешь.

Деваху как ветром сдуло.

– Ну, что? – спросила спешащая навстречу ключница Авдотья, задыхаясь от быстрой ходьбы. Она выслала Степку вперед, а сама, как могла, поковыляла следом. Крики в кабинете были слышны даже во дворе, но Авдотья была глуховата и не все разобрала.

– Сказал, будет! – прошипела в ужасе Степка, сияя глазами. – Счас будет!

– То-то, – с облегчением вздохнула Авдотья. – Страсти какие, не приведи Господь! Опять, поди, читал?

– Опять! Опять ее, проклятущую!

Степка нетерпеливо помела подолом и испарилась – помчалась на пруд смотреть, как будет топиться молодая барыня.

– Ох ты, горе-то какое, – плакалась старая Авдотья, переваливаясь на старых больных ногах. – Был бы батюшка жив – мигом бы выбил дурь из головы! И детишек нарожал бы за милую душу, а то где ж это видано, два года, как женился, а детишек нету. А все книжка проклятая, прости господи, от лукавого. Все хоронится да при свечах читает. Где это видано, чтоб при свечах? Вон, день-деньской на дворе, солнышко, ведро. Свечей не напасешься. Я уж предлагала под яблоней перину постлать, уж такая благодать, пчелки гудут, кажен листик радуется… Нет, отстань, говорит, не мешай! И нос в книжку. И курган за садом раскапывает, прости, Господи! Черепков натаскал, костей, всякой нечисти… видимо-невидимо. А Марина Эрастовна, бедняжка, только с мамзелью компанию водит. И спит в кабинете с книжкой, и куска без книжки не проглотит… И с лица спал, и умом тронулся… не иначе. Рано Господь прибрал старого барина, ох, рано, уж он-то мозги бы вправил… ниверситеты, столицы, вот и набрался вольнодумства, прости, Господи! Одна морока от грамоты… В старину жили – грамоте не знали, зато детей рожали по пятнадцати душ, да гости не переводились, да урожаи… – Авдотья остановилась передохнуть, поправила платок на голове. – А зимы-то каки были! До крыши снегом занесет, бывало, мороз трещит, дым по земле стелется, метель свищет! А теперь… и пруд усох, и лета дождливые стали, и зимы никудышния. Как жить, ума не приложу. Разве там можно утопиться? Курице по колено, а все от скуки мается бедная Марина Эрастовна, оно и понятно, ей бы дитенка, а то чисто пустоцвет, прости, Господи. Старый барин, бывало, и жену любил, и девок не пропускал, всех голубил, и щедрый был, охоту уважал да рыбалку, да ушицу под водочку! А какие налимы были в речке, а караси в пруду… Э-эх! А молодой-то… не в батюшку, нет!

Авдотья, которой на Пасху стукнуло семьдесят, заправляла домом и, на правах доверенного лица покойного барина, наставляла молодого и берегла, как могла, дом и уклад. А только что ж тут поделаешь? Молодой барин – порченый, набрался по заграницам грамоты, а зачем нашему человеку заграница и грамота? Баловство одно. Если ты есть барин, то и сиди дома, обустраивайся, детей рожай, крепостными руководи. И не суйся за границу, заграница до добра не доводит!

Охая и ахая, держась за бока, бормоча себе под нос и жалуясь, вспоминая старые добрые времена и ругая новые, а пуще всего – молодого барина, Авдотья ковыляла по дому. Заметила пыль на буфете, кликнула было Варвару, да никто не отозвался. Все повалили на пруд смотреть, как будет топиться молодая барыня Марина Эрастовна…

* * *

Мы с Анчуткой смотрели на белый листок в руке Володи, и выражение лиц у нас было одинаковым.

– Кто? – спросила я, наконец.

– Похоже, иностранец. Сейчас, – он поднес к глазам листок. – Какой-то Грэдди Флеминг! Читайте! Но танцы за вами, имейте в виду.

Я нарочито медленно взяла у него листок. Кажется, у меня дрожали руки. К Танечкиному перечню необычных событий, приключившихся со мной, добавлялось еще одно. Я не ожидала, что мне ответят так быстро. Вернее, я вообще не ожидала, что ответят.