Две повести о любви

8.1.1945.

Моя горячо любимая жена,

моя ненаглядная Глория, радость моя неописуема, спустя столь долгое время ты мне опять написала, и я теперь знаю, что ты все еще думаешь обо мне и, как и я, испытываешь страстное желание снова увидеться. То, что Глория стала хорошенькой, повзрослела, прилежно учится и играет с детьми, — это для нас самое радостное. Я здоров и все время думаю о том, как мы будем счастливо вместе жить на родине. Глория, мое дорогое дитя, учись прилежно, будь веселой и играй ввалю. Я шлю тебе нежные поцелуи. Тебя, моя единственная и любимая жена, обнимает и целует

твой Карл.

20

Она все еще надеялась, что когда-нибудь он вернется. Как знать, говорили соседи, может, он попал в плен к русским. Они говорили это в твердом убеждении, считая, что во всем, что произошло с ними, виноват кто-то другой; они упорно твердили об этом, так что и Эрминия уже готова была склониться к тому, что во всем виноват Сталин и его окружение — разве еще в Испании они не преследовали своих людей?

Но однажды, несколько недель спустя после прихода к ней фройляйн Бергер, в Цильхайме объявился незнакомый мужчина. Эгон Штайнер, интербригадовец из Вены. Он сказал, что они с Карлом обещали друг другу оказать последнюю услугу. Поэтому он здесь. Они были вместе во время транспортировки в открытом вагоне из Аушвица в лагерь Дора-Миттельбау. Они были вместе и тогда, когда пытались утолить адскую жажду снегом, когда Карл в лихорадке лежал на гнилой соломе, когда эсэсовец достал пистолет и направил его на Карла. О тонкой струйке крови изо рта Карла Штайнер не сказал ничего. Он лишь добавил (и ему стоило большого труда произнести это), что последние слова его товарища были о ней и о ребенке.

Эрминия кивнула, поблагодарила, заплакала, хотела, чтобы он ушел, и не хотела его отпускать.

Когда ее дочь пришла из школы, она сказала:

— Глория, твой отец умер.

И Глория подумала: «Сейчас я должна быть очень сильной».

— Да, мама, это очень печально.

Поскольку я не знала своего отца, эта весть не причинила мне особой боли, признается она.

21

Эрминия могла бы уехать с дочерью во Францию, например в Лион, где работал парикмахером ее брат Эмилио. Или в Испанию, к своей сестре Эмилии, которая в каждом письме просила ее: «Ну, приезжай к нам!» (Спустя несколько лет она взяла к себе Виктора, которого ужасы нацистского режима сделали душевнобольным.) Или в Вену, куда их вдруг настойчиво стала звать Розмари. Уже в первом письме золовка пригласила их переехать к ней, она сняла теперь, после того как дом на Ангерерштрассе был во время бомбежки разрушен, квартиру с двумя комнатами, «одна для вас, другая для меня».

Вена — это была мечта Карла и любовь Эрминии. Но она не хотела ехать туда опять с пустыми руками. Она не хотела больше получать этот город в подарок, тем более из рук Розмари, которую «мучила совесть», как она думала. (Она не знала, что тем временем сестра Карла, как «единственная, кто, бесконечно жертвуя собой, заботился о брате», получала от Союза узников концлагерей паек в виде мяса, картошки и полкило сахара.) Итак, они остались в Баварии. Пенсия вдовы составляла двадцать четыре марки, дотация на потерявшего отца ребенка двенадцать марок. Но одна только плата за жилье съедала ежемесячно двадцать марок. Поначалу она с Глорией перебивалась шитьем. Но спустя два или три года после окончания войны она связала крючком по случаю бала пожарников белые перчатки для дочки крестьянина, перчатки произвели фурор среди девочек откуда у тебя такие, скажи, ну скажи же, и уже через несколько недель она получила из районного центра бумагу, в которой сообщалось, что для приносящей доход индивидуальной трудовой деятельности требуется патент, для получения которого просим незамедлительно предъявить свидетельство о присвоении вам должной квалификации. Такого свидетельства у нее не было, и пришлось искать другую работу.

Примерно в то же самое время Розмари опять прислала приглашение в Вену. «Комитет „Народная солидарность“ просил меня сообщить тебе, что ты будешь получать ежемесячно пенсию в 150 шиллингов и 40 шиллингов дадут Глории, всего — 190 шиллингов. Почему ты от них отказываешься? Квартира, которую я все еще держу для тебя и оплачиваю аренду, полностью отремонтирована, есть газовая плита, специально для тебя, в окна вставлены стекла, ты будешь опять жить в городе, как ты привыкла. Неужели ты не испытываешь ностальгию по театру? Разве тебе не хочется посмотреть французское кино без перевода?»