Две повести о любви

Сначала мы уехали в Роттердам. Потом в Амстердам. Затем город заняли немцы. И тогда однажды ночью мы удрали, чтобы тайно переправиться в Англию, но судно было безбожно перегружено, и мы испугались. Когда мы вернулись, я уложила своего маленького сына спать. На следующее утро он проснулся веселеньким и сразу заговорил о нашей прогулке на побережье и о других людях, которые хотели бежать, и о судне, на которое мы так и не сели. Мой муж сказал ему: тебе это все приснилось, но сын стоял на своем, тогда я тоже сказала: это был сон, и тут малыш посмотрел на меня, я выдержала его взгляд, да, сон, о котором ты никому не должен рассказывать, он улыбнулся в ответ и согласился: правильно, это был только сон. В наш меховой магазин заходило много офицеров, которых ни капли не волновало, что мы были евреями, главное, они получали то, что искали: норку, каракуль, чернобурку для своих жен и подруг, оставшихся дома, но когда началась война с Россией, мужа обязали поставлять вермахту меховые жилеты в огромных количествах, и настал такой момент, когда мы сказали себе: сейчас или никогда. У нас была идея добраться до Испании, а там сесть на корабль и уехать в Америку, поскольку мой деверь оформил тем временем кубинские визы. Помимо этого он нашел одного немца, который по заданию вермахта регулярно ездил во Францию и вызвался нелегально доставить нас в Париж. Это было не так-то просто. Сначала поехали мужчины, взяв моего сына, на следующий день отправились женщины с другими детьми.

Сынишка плакал, когда около шести утра я растолкала его. На улице шел проливной дождь, времени было мало, и я сунула ему в руки наш большой черный зонт, тогда он наконец перестал плакать. Бельгийскую границу мы пересекли в багажнике автомобиля. В Брюсселе пересели на грузовик. Водитель спрятал нас в пустом пространстве за грузом, состоявшим из тысячи блоков сигарет. Поездка прошла без приключений. В Париже нас уже ждал некий молодой человек. Поездом мы все вместе поехали в деревню, расположенную в нескольких километрах от демаркационной линии. Наш провожатый сразу пошел после прибытия искать шофера почтовой машины, курсировавшей между двумя частями страны, а мы должны были дожидаться его в гостинице. Там мне бросилась в глаза одна женщина, которая пристально рассматривала нас, а потом встала и вышла. У меня появилось недоброе предчувствие, но я промолчала, чтобы не волновать остальных, да и что мы могли сделать. Как только вернулся наш провожатый вместе с шофером, мы сразу поехали, но далеко нам уехать не удалось, потому что посреди дороги стоял немецкий солдат, он остановил машину и приказал нам выйти.

Несколько дней мы просидели в следственной тюрьме Ангулема, муж и деверь в мужской части, а мы, женщины, с моим сыном — в камере с двадцатью другими перебежчицами границы. Нас приговорили к десяти неделям тюрьмы, а после отбывания наказания перевезли в лагерь. Моего сына еще до этого взяла к себе сестра нашего помощника в организации побега. Мы узнали, что она пристроила его у одной супружеской пары в Марселе и что ему там хорошо, у меня тогда камень с души упал. Затем все трудоспособные мужчины были депортированы, а через какое-то время поездом отправили женщин, а также стариков и детей. В вагоне было так тесно, что мы не могли повернуться, на каждой остановке мы умоляли дать нам воды. Вечером пятого дня мы прибыли на место.

Поезд проехал сквозь вокзал и остановился чуть дальше, нас палками выгнали на яркий свет. Всех женщин с детьми куда-то увезли на грузовике, а я была беспредельно счастлива, что мой сын не со мной. На четвертый день тяжелой работы я мечтала о смерти, но вечером десятого дня была еще жива и даже умудрилась убедить старшую по бараку, а потом и штурмбаннфюрера, что я прекрасная конторская служащая. Так я попала в контору. Потом меня перевели в политотдел, а именно в загс II. В городе находился загс I, который регистрировал рождения и браки. Наше отделение занималось исключительно регистрацией смертей. Моя работа состояла в том, что я переписывала в большую книгу справки о смерти с выдуманными причинами смерти. До 1943 года евреи также заносились персонально, кроме умерщвленных в газовой камере. Каждый эшелон из Франции наводил на меня жуткий страх, я содрогалась от мысли, что сейчас обнаружу в списке фамилию марсельской семьи, приютившей моего сына, но однажды я вдруг получила от него первое письмо, моему брату удалось забрать его в Швейцарию. В нашем бараке проводились допросы. Я слышала крики узников и видела их потом лежащими на полу. Начальником политотдела в ту пору был Максимилиан Грабнер из Нижней Австрии. Загсом руководил Вальтер Квакернак из Билефельда, а его заместителя звали Бернхард Кристан, он был уроженцем Кёнигсберга.