Две реки — два рассказа

— Вот. Зверя били, рыбу ловили. Теперь смотри. Это, когда колхоз организовали, наша бригада. От колхоза тоже ходили на промысел. На Вижас за рыбой. Собираемся под ледостав да лодчонку берем худящую, чтоб не жалко бросить. Отплываем, когда шуга по реке идет. Выйдем в губу, влево пойдет берег Абрамовский, вправо Конушинский. Дружимся с правым. Отворим парус, ловим ветер в торока, моторов не было. Льда станет больше — редко когда до устья Неси дойдем, льдом затрет. Тогда бросаем лодку, сами с котомками перебираемся на берег. Посмотри по своей карте. Вот она, Несь. По ней поднимаемся вверх, переходим на Вижас. Вижас, видишь, впадает в Чешскую губу. По Вижасу идем кверху. Речка эта рыбная, ловили пелядь, сига, щуку, изредка попадала нельма. Семга в эту реку не заходит, дно там илистое и песчаное, вода мутная, семга — та любит воду прозрачную и дно — галечник. Наловим рыбы, возвращаемся по зимнику. Верно, избушки у нас там были, лошадей за нами высылали. С вершины Вижаса на Бычье был зимник, шестьдесят верст, на пути остановочная изба. На Вижас много рыбаков съезжалось. Ижемцы ездили. Те хорошо ловили…

Это, как видишь, война. Расчет нашей стасемидесятидвухмиллиметровой пушки. Это уже в Польше, а начинал в блокированном Ленинграде. Как там было, небось слышал… Кончил войну в Бреслау, там меня в последний раз ранило.

Старик достает боевые грамоты, от ветхости распавшиеся по сгибам, раскладывает их на столе.

— Давно уж было-то… — говорит старик, читая названия малоизвестных немецких городков. Помолчав, он бережно убирает грамоты.

— Теперь смотри. Тут моя семья. До войны у нас было четверо и после войны столько же.

И мы смотрим многочисленные семейные фотографии, сыновей, дочерей, внуков Егора Егоровича. Тот инженер, тот моряк, тот рабочий, та учительница…

Долго и обстоятельно рассказывает хозяин о судьбе своих детей, ему есть что рассказать о своей большой трудовой семье, о радостях ее и горестях, обо всем, что сопровождает жизнь человеческую.

Выросли дети, разлетелись по северным городам, кто в Архангельск, кто в Северодвинск, кто в Мурманск, а в деревне остались старики родители.

— Зовут нас дети к себе, — говорит Егор Егорович, — да куда мы поедем? В гости, верно, в гости ездим, а век свой доживать будем здесь.

Утром Егор Егорович водит меня по деревне — не такой он человек, чтобы отпустить гостя одного. Интересно стоят здесь дома — озадками к речной долине, к ветреной стороне. Дома прочные, срубленные из «листвы», они не отличаются украшениями, но полны сурового достоинства. Возле одного из домов стоят на катках два недавно сшитых карбаса, ловко, красиво слаженных. Не потеряно кильчанами лодочное строительное мастерство.

— Егор Егорыч, как на таком в море?

— Ого! — одобряет он.

Осмотрели мы деревню с Егором Егоровичем, все он мне показал, рассказал и проводил в дальнейший путь, перевез на своей лодке через речку Кильце, хотя мог бы я стороной перейти ее вброд. Посидели мы с ним напоследок, покурили. Все не хотелось так сразу расставаться с хорошим человеком.

— Ты приезжай, — говорит Егор Егорович. — С семьей приезжай, места хватит, поместимся.

И несколько раз, разойдясь, мы останавливались и махали друг другу рукой.

И вот иду я мезенскими лугами, иду в знаменитое село Кимжу. Одни говорят: десять километров до нее, другие — пятнадцать — кто считал все извивы луговых тропинок? Местные жители этим путем редко ходят — все больше на лодках. Мог бы и я попасть попутной лодкой, да не захотел лишиться радости пройтись лугом. Тропка то к реке подойдет, покажет речные виды, то отвернет за кусты на лужок со стогами. Луга не бывают безлюдны, кого-нибудь по пути обязательно встретишь и осведомишься, верно ли идешь, не сбился ли? Чуть отклонишься от верной тропы и заблудишься в «зеленых джунглях» — в непролазных кустах среди озер и болот.

Пасется на лугу стадо, поодаль у костерка расположились трое пастухов. По всем правилам надлежит подойти к ним, познакомиться. Пастухи подробно объясняют мне дорогу.

Иду указанным путем мимо трех стогов на кривую березу, выхожу к Домашнему озеру, узкому, вытянувшемуся на несколько километров. А дальше новые озерки, кусты, еловые островки. Менялись картины, менялась погода — ветер разнес облака, проглянуло солнце. Дорога пошла на угор, повела сосновым бором. Невысок бор в зоне крайнесеверной тайги, но весел, пахуч, пронизан солнцем. Вдоль дороги, куда ни взглянь, из мохового подстила торчат шляпки белых грибов, а про другие и говорить не стоит, можно сказать, немного лишь преувеличив, что грибов больше, чем деревьев.

Уже здесь, на лесной дороге, зарождалось предчувствие сказки. Ведь к сказке ведут не широкие дороги, а такие вот луговые и лесные тропки. Идешь бором — и вдруг лес расступается, и на опушке — ворота, не иначе — ворота в сказку. Я сказал, как водится: «А ну, покажись, чудо чудесное!» Ворота скрипнули и распахнулись, и она, сказочная Кимжа, предстала взору.