Две сестры

У меня с ним не было никакого объяснения по поводу его долгов. Он в то время ограничился тем, что поблагодарил меня «за обязательность, с которой я помогла ему выпутаться из кое-каких временных денежных затруднений». Но тут я решилась поговорить с ним в решительном тоне и просто-напросто приказать ему отпустить жену к нам в Мальгрету вместо того, чтобы тратить ее приданое на покупку поместья, которое потом так легко было бы спустить. Он попробовал упираться, горячиться, быть резким и язвительным. Он ощущал потребность поссориться с нами и сохранить жену исключительно под своим влиянием, рассчитывая таким образом склонить ее к своему плану. Когда он увидел, что я угадывала его намерения, он был вынужден притворяться, чтобы отвлечь мои подозрения. Он сдержал свою досаду, уступил, и первые же дни мая застали нас всех вместе в Мальгрету.

Здоровье Ады и ее дочери поправлялось быстро. Ремонвиль, по-видимому, был в восторге от нашего местопребывания, но семейная жизнь вскоре наскучила ему, и он вернулся в Париж, сочинив целую историю о том, что он давно уже домогается места в министерстве финансов; что до сих пор не представлялось такого, которое соответствовало бы его общественному положению и способностям; но что вот друзья ему пишут и советуют показываться почаще, напоминать о себе, так как министр в скором времени рассчитывает предоставить ему открывающуюся вакансию.

Я не далась в обман, но должна была делать вид, что верю этой басне, чтобы рассеять подозрения моей сестры, которая начинала кое о чем догадываться. Он вернулся только осенью. Место, на которое он рассчитывал, чуть-чуть не досталось ему. Зато он успел наделать новых долгов.

Рассказывать ли тебе дальше? В три года двух третей моего состояния как не бывало, и единственное, чего я могла добиться от де Ремонвиля ценою этих жертв, было обещание соблюдать внешние приличия, никогда ничего не просить у моего отца и не показываться публично в обществе недостойной соперницы его жены. Но три четверти его жизни проходили в доме, меблированном и содержимом на мои деньги, и весь Париж знал об этой постыдной связи. Я не думаю, что он действительно любил эту женщину. Тщеславие его упивалось той роскошью, которую он ей доставлял, и той обстановкой, которой она окружила его. Она была одна из модных куртизанок и умела принимать, как мне сказывали. Ремонвиль развертывался у нее во всю свою ширь и находил более или менее искренних поклонников. Он умел удерживать обычных посетителей этого дома позора, выставляя им напоказ свою щедрость и расточая обещания, основанные на его мнимом влиянии у министров. Влиятельности его не совсем верили, но в богатстве его никто не сомневался.

Что касается Ады, то потому ли, что она угадывала истину и хотела ее скрыть от нас, потому ли, что она действительно ничего не подозревала, только она не жаловалась. Напротив, она выказывала желание проводить зимы в Париже, вместе со своим мужем. Я опасалась его влияния на нее, и мне удалось удержать ее до января. Потом я последовала за ней вместе с отцом, и таким образом предупредила растрату ее состояния. Весной мы привезли ее опять в Мальгрету, беременной во второй раз, и к осени она родила довольно благополучно мальчика, которому дали в честь моего отца имя Генри.

Ада не была вялой от природы, ее просто заедала праздность. Она не умела бороться. Больная, она покорно скучала; выздоровев, она искала удовольствий, но отдавалась им без радости и без увлечения. Можно сказать, что у нее никогда не хватало силы ни на то, чтобы страдать, ни на то, чтобы перестать страдать. Большая перемена готовилась в ней, но я так же мало предчувствовала ее, как и ту, которая готовилась во мне.

Однажды я отправилась гулять к Дамам Мааса, вдвоем с моей маленькой племянницей Сарой. В этом пустынном ущелье жил старик-садовник, который существовал обработкой своего клочка земли в полгектара, помещавшегося у подножия скалы. В этом укромном уголке, защищенном от ветра, с теплой и влажной почвой старик с любовью и знанием дела выращивал великолепные овощи и плоды. Он посылал их в Париж по железной дороге; но когда я поселилась в Мальгрету, я доставила ему хороший сбыт для его урожая, и однажды он пригласил меня прийти и самой рвать виноград в его саду, где он поспевал раньше, чем в моем. Около полудня я отправилась с моей маленькой Сарой, и полчаса спустя наш лодочник Жирон высадил нас на песчаный берег.

Дедушка Морине (так звали садовника) принял нас с большим почетом и взял Сару на руки, чтобы она сама могла достать лучшие кисти на лозах, грациозно обвивавших стены его хижины. Я бы смертельно обидела его, — потому что он был очень горд, — если бы отказалась принять в подарок для моей сестры целую корзину великолепных фруктов, которую он передал моему лодочнику.