Две сестры

Перед тем как принять таблетку и лечь в постель, Матильда отсканировала бюллетень и послала его электронной почтой господину Бертье. Эти несложные действия потребовали от нее неимоверного усилия, но они были необходимы, чтобы поставить в известность внешний мир, – теперь она могла спокойно отдаваться своему горю, никому не причиняя лишнего беспокойства. Она больше не хотела, чтобы к ней нагрянула сестра или еще кто-нибудь. Лекарство подействовало быстро; Матильда была так измучена, что проспала целый день. Сон – вот прекрасное средство умерить боль, укоротить дни или ускорить их бег.

39

Бертье был поражен этим сообщением. Разумеется, он давно свыкся с депрессиями преподавателей, с их нервными расстройствами и переутомлением. Но нездоровье Матильды казалось ему совершенно невероятным – сперва директор даже счел присланный бюллетень чьим-то дурацким розыгрышем. Все это выглядело крайне подозрительно. Вдобавок освобождение от работы было выписано женщиной-психиатром, – значит, речь шла не о физическом состоянии. Бертье прекрасно знал Матильду – никто не мог бы заподозрить у нее этой болезни, такой опасной, такой неуправляемой… Директор совсем растерялся: вот, значит, как плохо мы знаем окружающих.

Незадолго до обеденного перерыва он вызвал к себе в кабинет Сабину. Шагая по длинному коридору, она успела перебрать все возможные причины внезапного вызова. Неужели на нее кто-то нажаловался – чей-нибудь родитель или один из учеников? Она жалела, что одета сегодня в черное, это придавало ей мрачный вид. Бертье наверняка сделает ей выговор – «Вы, мол, не в тюрьме», – но поди знай, что он вызовет ее к себе! За три прошедших года он ни разу этого не сделал, хорошо хоть помнил ее фамилию. Она преподавала испанский язык, который никого не интересовал, – даже физкультура или рисование считались более важными предметами; на педсоветах ее мнения никогда не спрашивали, а если она и вмешивалась в обсуждение, чтобы сообщить о замечательных успехах Тибо или Анаис, ей отвечали снисходительной усмешкой, больше похожей на гримасу. Вот о чем она думала, направляясь к кабинету Бертье: он наверняка вызвал ее, чтобы отменить изучение испанского, считая его совершенно лишним; в лицее изучали живые и мертвые языки, но кому-то понадобилось включить в программу новую категорию – языки агонизирующие, а испанский как раз относился к таковым[15]. Значит, нужно любой ценой отстоять свой предмет, найдя убедительные доводы. Увы, в голову ничего не приходило, она была неспособна доказать, что испанский необходимо изучать в лицее. И страх Сабины обернулся жестокой истиной – никчемностью ее профессиональной жизни.

Она вошла в кабинет. У Бертье было странное, непривычное выражение лица; он явно плохо владел собой, выглядел растерянным. Сабина гадала, что же он сейчас ей скажет. Это утвердило ее в первом предположении: ее вызвали, чтобы уволить. Ей хотелось привести веские аргументы, произнести пылкую тираду в защиту своего предмета, но она смолкла, в ожидании приговора. Молчание директора показалось ей вечностью, хотя на самом деле оно длилось всего несколько секунд. Ровно столько, сколько ей понадобилось, чтобы сесть. Бертье тотчас заговорил:

– Мадам Ромеро, большое спасибо, что пришли. Я хотел бы обсудить с вами… э-э-э… немного странную вещь.

– Испанский язык?

– Нет-нет, это не имеет никакого отношения к вашей работе. Речь пойдет о мадам Пеше…

– Ах так… – с облегчением выдохнула Сабина.

– Мне кажется, вы с ней очень дружны, не правда ли?

– Да, верно. Ну, то есть мы часто обедаем вместе. А что, у нее какие-то проблемы?

– Н-нет… собственно… она взяла больничный…

– Да, я заметила, что ее не было сегодня утром… но я еще не успела ей позвонить и узнать, в чем дело. Что с ней?

– Вот именно поэтому я и решил с вами поговорить. Может, вы что-нибудь знаете… Я спрашиваю, потому что она необычайно предана своей работе, как вам известно… и за три года ни разу не пропустила занятий… так вот, я немного удивился, когда получил от нее письмо с освобождением на целую неделю…

– Наверно, у нее грипп.

– Да… скорее всего, – ответил он, поняв, что Сабине ничего не известно. Или же она не хочет ничего сообщать.

Бертье не мог позволить себе вмешательства в частную жизнь одного из своих преподавателей, хотя ему не терпелось спросить Сабину, известно ли ей, что Матильда обратилась к психиатру. Тем не менее он воздержался от прямых вопросов и попробовал подойти к теме окольным путем:

– А вы не знаете, может быть, у нее сейчас какие-нибудь личные неурядицы?

– Я… нет, не знаю. По правде говоря, она ведь довольно скрытный человек.

– Согласен… Благодарю вас за помощь, мадам.

– О, не за что. Я не очень-то и помогла. Но я попробую с ней поговорить и, если что-нибудь разузнаю, буду держать вас в курсе…