Две силы

Федя быстро распилил кольца наручников, которые ещё болтались на руках Еремея, и тот стал раздеваться. Когда он стянул с себя нижнюю рубаху, Валерий Михайлович даже и раздеваться перестал – ничего подобного он в своей жизни не видел. Чисто эстетическое восхищение смешивалось у него с первобытной тягой к физической силе, и за всем этим было ещё что-то, что Валерий Михайлович не очень сразу смог формулировать: ощущение страшной, исконной, неистребимой и, поэтому, непобедимой силы – силы добра. Валерию Михайловичу, как ни мало он был знаком с Еремеем Павловичем, было бы трудно представить себе эту силу на службе зла. Ho это, конечно, была страшная сила.

Валерий Михайлович хорошо знал искусство, как он знал и очень много иных вещей. Античная атлетическая скульптура всегда казалась ему преувеличением. Теперь, вот, образчик такого преувеличения сидел перед ним в деревянной баньке, затерянной в тайге заимки. Под его гладкой, слегка загорелой кожей стальными прутьями, пластами и узлами при каждом движении переливались мускулы. Дельтовидные мышцы сливались с грудными мышцами без всякого перехода, а грудным мышцам, казалось, некуда было деваться, они лезли друг на друга. Когда Еремей начал стягивать с себя сапоги, то между этими мышцами образовалась щель, пальца в два глубины. При каждом движении торса, Валерию Михайловичу было бы трудно назвать эта туловищем, брюшные мышцы выскакивали полосами и тяжами. Геркулес Фарнезский? Нет, не Геркулес Фарнезский, тот – просто глыба, так сказать, абстрактной мускулатуры, да ещё и не очень пропорциональной. Здесь была, так сказать, живая сталь, сухая, эластичная и, как это ни странно, совершенно гармоничная. Валерий Михайлович знал, что при данном объёме тела его сила пропорциональна его гармонии. И что гармония – это тоже выражение силы.

– Ну, знаете, Еремей Павлович, силёнка у вас, действительно, есть. Медведя вы ломать не пробовали?

Еремей Павлович, скидывая свои мокрые вещи на пол, сказал:

– У мужика, Валерий Михайлович, самое главное – голова. Сила и у медведя есть. Только в нём пудов двенадцать, а во мне, дай Бог, чтобы восемь набралось. Да ещё и зубы, и когти… Уж если против медведя, так лучше головой, а не руками.

– А вы пробовали?

– Пробовал. Больше не буду. Был у меня штуцер, хороший штуцер. Двуствольный. У манзы выменял. Бог уж знает, как он к нему попал. Должно быть, очень дорогой, а манзе он к чему? Пошёл на медведя. А патроны-то советские – две осечки. А? Раз – осечка! Два – осечка! А зверь на меня… Ну, тут опять же, без головы не обойтись. Нужно зверя или сзади схватить или спереди, да так, чтобы руками ему под подбородок или под передние лапы. Ну, схватил. Еле жив выбрался. Это ещё ничего, а, вот, как Федя-то мой псу хвост откусил…

Федя хихикнул и скрылся в баню.

– А с медведем-то как? – спросил Валерий Михайлович.

– Да, вот так, – не очень охотно ответил Еремей Павлович, – я как- то сбоку и сзади его перехватил. Ну, кости поломал. Да и меня помяло, еле жив выкрутился. Тринадцать пудов было в звере. А одни когти чего стоят… Айда париться…

Федя уже сидел на полке и наслаждался.

Он был, так сказать, смягчённой копией своего отца с перспективами стать, впоследствии, его значительно улучшенным изданием. Еремей Павлович, вооружившись ряжкой и веником, сразу полез на самую верхнюю полку. Валерий Михайлович, будучи человеком, вообще говоря, весьма патриотически настроенным, никогда не мог поднять своего патриотизма до самой верхней полки.

Усевшись под самым потолком, Еремей Павлович обратился к Феде:

– А ты, всё-таки, расскажи, как ты, это, псу хвост откусил…

Федя, сидя на той же полке, залился детским смехом. Окружённый клубами пара, он был похож на юного Зевса, восседающего в облаках Олимпа… Только вместо пучка молний, в руке у него был берёзовый веник.

– Вот это так история! – Федя снова залился смехом. – Пошёл я, это, на охоту за тетерями, и пёсик со мною, Жучком прозывается, вот, завтра сами увидите; ну, двустволка дробовая. Идём, это, мы по тайге и вдруг Жучок-то залаял, залаял, да и ко мне. Смотрю, там тигр, забегает сюда из Уссурийского края. Шагов так сорок. А у меня дробь. Куда тут деться? Деревья – так больше кустарник, а на сосну не залезешь, толстые они у нас. Смотрю, впереди, шагов с десяток, дубок. А Жучка-то куда? Тигры собак любят, самое им разлюбезное дело – пса есть. Ну, времени мало. Я Жучка за шиворот, да зубами за хвост и прямо к дубку. А тигр – на нас. Как сиганёт! А я, это, уже на ветке. Дубок гнётся. Стою на ветке, одной рукой за другую ветку, а в другой руке двустволка, в зубах, значит, Жучок. А тигр всё прыгает. Я ему, значит, дробью, прямо в морду. Жучок как рванётся, я зубы стиснул, смотрю, Жучок уже в кусты шмыгнул, а хвост у меня в зубах остался, вот завтра посмотрите… Без хвоста Жучок бегает, – Федя снова залился смехом.

– Ну, а тигр? – спросил Валерий Михайлович.

– Тигр? Ну, тигр – ничего. У меня в мешке пулевые патроны были, тигр – ничего…

– Потом продал китайцам, леценцов детворе накупил… – пояснил Еремей Павлович.