Две силы

– Давай дверь крепить! – заорал Еремей. Система крепления, видимо, была выработана давно. Полотнище палатки прижали тремя кольями к потолку пещеры – нижняя часть полотнища металась по ветру, как корабельный флаг во время бури. Еремей подхватил этот нижний край и стал на него ногами – полотнище вздулось вокруг его гигантского тела, пурга прорывалась по краям. Федя с помощью Светлова лихорадочно наваливали на этот край какие-то камни, потом вьюки, потом седла, – пока отверстие не оказалось забаррикадированным почти до самого верху. Светлов просунул было голову наружу между краем полотнища и стеной – и сразу в лицо ему ударил поток ветра и снега. Долина казалась наполненной разорванными, снежными тучами, которые с сумасшедшей скоростью неслись на юго-запад, сталкивались, смешивались, снова разрывались в клочки и тонули в общем вихре. Гул этот прерывался грохотом артиллерийской пальбы – это ломались сосны, или скатывались глыбы. Только сейчас Светлов понял, что значили бы четверть часа опоздания.

То, что Еремей называл дверью, было, наконец, забаррикадировано совсем. Костер пылал ярким пламенем. Жучкин сидел, опираясь спиной о стену и протянув ноги на полу. Еремей раздавал коням овес, Федя, с пуком горящих сучьев исчез в глубине пещеры. Светлов чувствовал, как какая-то давняя тяжесть сползает с его души.

– Не унывай, Потапыч, – прогудел Еремей, – вот теперь и выпить можно будет.

– Совсем сдох, – смиренно признался Жучкин. Федя вынырнул из глубины пещеры, неся подмышкой какой-то ящик.

– От Дуни и мамаши, – сказал он, – всякая тут всячина, выпить и закусить.

– Ты это пока оставь, – сказал Еремей, – вот нужно постели приготовить, кондер сварить, здесь можно будет передышку по-настоящему сделать, сколько пурга тянуться будет.

– Бог её знает – может, день, а может, и неделю.

Жучкин сидел, как рыба, вытащенная на песок, – Еремей его уж и не трогал. Поставили на костер котел с кондером и чайник с водой, вокруг костра разложили все, что могло пригодиться для постелей. Федя распаковал ящик, в котором действительно оказалась всякая всячина – рыбка сушёная и маринованная, грибки, пирожки, колбаса, масло, солёные огурчики, лук, уксус, жестяные ложки и что-то ещё. Всё было уложено заботливыми и опытными женскими руками. Жучкин, унюхав запах самогона, пошевелился. “Ужинать будем?” – спросил он.

– Обязательно, – ответил Еремей. – Тут можешь пить, сколько в утробу влезет, мы тут, как у Христа за пазухой…

Светлов стянул с себя сапоги и только тогда почувствовал, до чего устали ноги – в особенности, ступни. Он забрался на разложенную на полу пещеры постель – с наслаждением протянул измученные ноги и с еще большим наслаждением подумал о том, что завтра никуда итти не нужно будет, делать ничего не нужно будет, да и, может быть, ни о чем не нужно будет думать. За стенами пещеры выла и ревела пурга, в пещере весело и уютно трещал костёр, на костре булькала какая-то похлебка. Светлову казалось, что время как-то остановилось, и что внешний мир навсегда отрезан пургой, отрезаны и заботы, которыми был переполнен этот внешний мир. Вот так – лежать у костра, слушать завывание пурги и бульканье похлебки, лежать так тысячи лет, ничего не желая и ничего не боясь. Может быть, где-то под песком пещеры, уютно свернувшись калачиком, лежит себе какой-то неандертальский скелетик, ожидая – то ли второго пришествия, то ли мировой революции. И тоже прислушиваясь кое-как к вою пурги и потрескиванию костра.

Оба Дубины хлопотали по хозяйству. Жучкин смиренно попросил стаканчик водки, взял его ослабевшей рукой, выпил и начал проявлять дальнейшие признаки жизни: подсел поближе к ящику, на котором Федя уже успел разложить его бывшее содержимое. Еремей разлил водку по всем имеющимся в наличности посудинам и сказал: “Ну, давай нам Бог”, все выпили и приступили к чревоугодию. Светлов подумал о том, что, может быть, ещё никогда в жизни ничто не было так вкусно, как кусок варёного сала, выуженного из похлёбки. И никогда водка не согревала так человеческого сердца, как вот в этой пещере.

Вообще говоря, Светлов не любил лить. Алкоголь как-то ослаблял тот контрольный аппарат, который всегда стоял между Светловым и миром. Алкоголь подстегивал воображение и ослаблял настороженность. Но мир требовал вечной настороженности. Сколько уж лет прожил Светлев в состоянии этой настороженности! Когда каждый шаг нужно было обдумывать и каждое слово нужно было взвешивать. Но здесь, в пещере, ничего не нужно было ни обдумывать, ни взвешивать. Мир остался где-то там, за стенами пещеры, за воем пурги, и для этого мира он, Светлов, сейчас недостижим никак. От всего этого мира остались только: Еремей, Жучкин и Федя – трое людей, о которых ещё две недели тому назад он не имел никакого понятия и которые с риском собственной жизни выручают его, совершенно неизвестного человека, от какой-то совершенно неизвестной им опасности. Ведь не из-за перин и подушек рискнули все трое на это запоздалое путешествие? Всё это было несколько странно…