Две смерти Сократа

— Ты мой самый лучший друг, честное слово! Кинезий недоверчиво покачал головой, и каждый пошел своей дорогой.

ГЛАВА X

Мрачная толпа, ожидавшая корабли В Пирейском порту, состояла в основном из женщин, стариков и негодных к военной службе рабов. Люди сбивались в стайки, свои к своим, и негромко переговаривались, а порой кое-кто принимался громко стенать. Накануне разразилась страшная буря, но теперь море было совершенно спокойно, по воде пробегала лишь легкая рябь. Вечер уже раскинул в небе тонкое покрывало сумерек, когда на горизонте показались силуэты кораблей. Люди на берегу с тревогой вглядывались вдаль, вновь и вновь пытаясь сосчитать паруса. В порт возвращались далеко не все.

К берегу причалили сто двадцать боевых трирем[51]. Двадцать пять кораблей утонули, и суда шли под черными парусами в знак скорби о погибших товарищах. Триремы швартовались в полной тишине. Потом очнувшаяся толпа разразилась плачем и отчаянными воплями. Воины сходили на берег с оружием в руках, не сняв боевых доспехов. Женщины с плачем бросались им навстречу, надеясь отыскать среди выживших своих мужей и сыновей.

Внезапно у Аспазии вырвался возглас облегчения: она узнала среди флотоводцев своего сына Перикла. Мать бросилась к юноше и прижалась к его груди, не пытаясь сдержать слез. Изможденный Перикл, казалось, не узнавал ее.

На следующее утро восемь флотоводцев, переживших катастрофу при Аргинузах[52], предстали перед судом. Измученных воинов обвинили в том, что они бросили товарищей на произвол судьбы. Командир головного судна, который в последней битве был триерархом[53], не пожелал признать себя виновным и свалил все на флотоводцев. Те отказались выполнить приказ своего командира и не стали готовить корабли к непогоде.

Растерянные обвиняемые защищались как могли. Они рассказали, что спартанцы окружили афинян у Лесбоса, началось сражение, и, когда чаша весов стала склоняться в пользу Афин, разразилось ненастье. Одни корабли разбились о скалы, другие разметало ветром. Буря ломала мачты и крушила борта. Спартанцы уплыли прочь, а афиняне постарались увести оставшиеся корабли в безопасную бухту. Флотоводцы тщетно пытались пробиться к тонущим триремам. Казалось, огромные воронки затягивают их прямо в преисподнюю. Вокруг воцарились тьма и хаос. Воины не слышали друг друга. Триремы теряли управление. Каждый корабль, брошенный на произвол стихии, как мог, боролся с волнами. Спасенным пришлось отступить, потом они долго шли вдоль берега в поисках тихой гавани. Иначе жертв могло бы оказаться куда больше. Вот и все, что флотоводцы могли сказать в свою защиту.

Потом слово взял один из обвинителей — член команды головного судна. Он назвал флотоводцев подлыми изменниками и трусами. Ведь негодяи располагали всеми средствами, чтобы спасти корабли. Однако предпочли бросить товарищей, испугавшись за собственную шкуру.

Заседание Ассамблеи[54] прервали злобные крики кровожадной толпы. Охрана принялась оттеснять разбушевавшихся афинян, а судьи объявили перерыв.

Увидев, какой оборот принимает дело, Аспазия кинулась искать союзников. Она умоляла Продика помочь, ведь он был послом и мог убедить судей в чем угодно. Горе подруги тронуло софиста до глубины души. Однако он понимал, сколь ничтожны шансы повлиять на Ассамблею. Его выступление в защиту Перикла непременно сочли бы вмешательством в афинские дела. Даже статус посла не защитил бы его.

— Мне все равно! — в бешенстве кричала Аспазия. — Спаси моего сына!

Она металась по комнате, не зная, как выплеснуть ярость и боль, пока не рухнула на пол обессиленная. Продик поднял женщину и попытался прижать к себе, но Аспазия яростно вырывалась, царапая его ногтями, рыдая от гнева и отчаяния. Наконец она оттолкнула Продика и в изнеможении прислонилась к стене. Оба чувствовали себя опустошенными, потерянными. В конце концов, Продик, стараясь не глядеть подруге в глаза, выдавил обещание явиться в суд.

Напрасно: он даже не сумел пройти на холм Будетерион[55], где собралась Ассамблея. Стража не пускала в храм зевак. Судя по всему, внутри шел ожесточенный спор. Теперь Продик ясно видел, каким нелепым и бесполезным оказалось бы его появление в суде. Вмешательство посла только усугубило бы положение обвиняемых. Страсти в Ассамблее и так накалились до предела, а вмешательство чужеземца лишь неизбежно подлило бы масла в огонь. Усевшись на мраморную ступень, Продик изобретал весьма убедительные оправдания своего бездействия. Мимо, не поднимая глаз, прошла Аспазия; она вошла в храм, не удостоив друга и взглядом. Ни одна афинская женщина, кроме нее, не осмелилась бы переступить этот порог. Вскоре Аспазия покинула храм в сопровождении Сократа, одного из членов Ассамблеи.