Две смерти Сократа

Судя по письму, Аспазия не утратила живого и острого ума, однако Продик понимал: годы едва ли пощадили его подругу. Разлука оказалась слишком долгой. Протагор сгинул где-то в море: говорили, что он утонул во время бури. Еще один удар судьбы. Смерть великого наставника сплотила осиротевших учеников. Софисты Гиппий и Горгий не забывали сообщать Продику последние новости из жизни владелицы «Милезии». Горгий писал, что Аспазия так и не оправилась до конца после смерти сына и второго мужа. Она жила затворницей на своей вилле, мало интересуясь политикой и жизнью города. Женщина разочаровалась в друзьях и перестала устраивать пиры. Горгий опасался, что она пристрастилась к зелью Цирцеи, которое собственноручно готовила из корней мандрагоры. Это жуткое снадобье Аспазия неосмотрительно мешала с вином и сонными порошками, а потом не помнила себя и целыми днями без цели слонялась по комнатам, словно сомнамбула.

Продик понимал, что прежней Аспазии больше нет, и потому боялся новой встречи. Но страх в его душе тесно сплетался с надеждой вернуть счастливые дни.

Погруженный в свои мысли, старик рассеянно глядел, как нос корабля разрезает волны. Благосклонный к путникам Борей раздувал паруса. Весла, подчиняясь размеренному ритму, опускались, быстрым вкрадчивым движением лаская синюю морскую кожу, и снова взмывали вверх, оставляя по бокам корабля две глубокие раны с белыми пенными краями. Продик не узнавал собственной тени, лежавшей на неровной, дрожащей поверхности воды. Он мог быть кем угодно, этот сгорбленный человек на носу. И тень на воде могла принадлежать кому угодно.

ГЛАВА XVI

Продик помнил, каким был прежде афинский порт: бесконечный ряд остроносых боевых трирем тянулся вдоль берега, сколько хватало глаз. Военный флот, гордость Афин, главная опора государства. У чужеземца, впервые попавшего на знаменитый городской рынок, начинало рябить в глазах от изобилия товаров со всех концов земли: вавилонских ковров, драгоценных камней из Персии и Скифии, кикладского льна, индийских украшений, коринфских благовоний, гиперборейских специй в тростниковых корзинах, косского шелка, амфор с вином, тончайшего полотна, янтаря, лазоревого камня, дорогих тканей с пурпурной каймой… Здесь говорили на десятках языков и расплачивались монетами с совой, символом афинского могущества. Теперь повсюду виднелись раны, оставленные войной. От великого флота остались одни обломки, рыбаки ставили сети прямо в порту, у самого берега, на молу выгружали только мешки с зерном. Чайки делили скудную трапезу, выброшенную волнами на песок: тухлую рыбу, гнилые овощи, зернышки овса. Бойкая торговля переместилась на Делос.

Продик велел рабам дожидаться его на корабле. Ему хотелось пройтись в одиночестве, предаваясь воспоминаниям о смешном старом философе с нелепой козлиной бородой. На путника в черной тунике и широкополой шляпе никто не обращал внимания. Пирей лежал в руинах. Вереницы волов тащили повозки, груженные рыбой и зерном. Стоял гекатомбеон[76]

, месяц жатвы. Городские бастионы были заброшены, а сады превратились в кладбища. Война не оставила камня на камне. Как же такое могло произойти, как могло великое государство прийти в такой упадок? Продик шел неторопливо, шаркая разношенными сандалиями, и внимательно смотрел по сторонам. На многих могилах не было ни надгробия, ни стелы; лишь безымянные холмики. Кладбище квартала Горшечников выросло на много лиг, захватив окрестные поля и даже лес; повсюду виднелись глиняные надгробия. На месте разрушенных домов стояли убогие шатры из шкур, но квартал уже отстраивался заново: люди таскали камни, месили глину, тесали балки — как могли, восстанавливали свои жилища.

Когда Продик входил в город через Дипилонские ворота, его сердце болезненно сжалось. На пустыре у подножия Акрополя валялись разбитые бюсты тиранов. Миновав рынок, софист погрузился в знакомый шум и толчею квартала Горшечников. Продик спросил у водовоза, который брел по улице с козьими мехами за спиной, где похоронен Сократ. Водовоз пожал плечами.

Немного погодя софист задал тот же вопрос мальчишке, тащившему за собой упиравшегося осла с вязанками хвороста на спине. Паренек лишь почесал в затылке. Софист направился было к старику, который грелся на солнышке на пороге ближайшего дома, но тот наградил чужестранца недоверчивым взглядом. Продик спрашивал снова и снова — кожевника в перепачканном краской переднике, кузнеца… Никто не отвечал. В лучшем случае от софиста нетерпеливо отмахивались, в худшем — неприязненно сверлили взглядами, удивляясь, с чего этот подозрительный чужеземец пристает к каждому встречному с одним и тем же вопросом. Продик не уставал поражаться. Неужто ни один афинянин и вправду не знал, где похоронен самый знаменитый житель города? Как понимать этот заговор молчания?

О смерти Сократа скорбели даже за морем, но соотечественники не спешили посетить его могилу. С такими печальными мыслями Продик добрался до самого центра Афин и оказался на пороге «Милезии».