Две смерти Сократа

Восстановив события, Продик набросал схему «Милезии» и заново составил план расследования. После недолгих раздумий он вычеркнул из списка подозреваемых Необулу и Кинезия. Теперь этот список выглядел так:

ТРИ ГИПОТЕЗЫ: Аристофан. Диодор. Антемион.

С другой стороны, между убийством Анита и смертью Сократа должна была существовать некая связь. Они были непримиримыми политическими противниками. Анит защищал государство; Сократ прослыл бунтовщиком. Философ отвергал саму идею народного представительства, которую защищал Анит; он не принимал ни ассамблей, ни голосований, ни выборных судей. Сократ мечтал о появлении особой касты политиков, которые станут править, прислушиваясь не к толпе, а философам и мудрецам. Для возрожденной демократии такие идеи и вправду были очень опасны.

В Афинах у Сократа нашлись бы не только единомышленники, но и верные друзья — среди них, скорее всего, и следовало искать убийцу. Таинственный злодей медленно выходил из тени, обретая облик, характер и судьбу.

Анит был одним из столпов новой демократии, построенной на костях таких, как Сократ. По словам свидетелей, Анит не враждовал открыто ни с Диодором, ни с Аристофаном; но политическое противостояние порой бывает не менее острым, чем личная ненависть; возможно, кто-то хотел помешать Аниту сделаться стратегом или навредить всей коллегии. Самый очевидный мотив был у Антемиона, который вполне мог притвориться пьяным, чтобы отвести от себя подозрения в отцеубийстве.

Продик понятия не имел, что думают Аристофан и Диодор о демократии. Об их образе мысли, убеждениях и отношении к Сократу стоило узнать побольше. Нельзя было сбрасывать со счетов и многочисленные долги Аристофана.

Расспрашивать подозреваемых следовало с большой осторожностью, дабы не спугнуть их раньше времени. Чтобы вызвать обоих на откровенность, пришлось бы прикинуться другом Сократа. Чужеземное происхождение могло сыграть на руку Продику: никто не заподозрил бы в нем лазутчика правителей. Главные надежды софист связывал с Аристофаном: в конце концов, они давно знали и уважали друг друга.

ГЛАВА XXII

Ни один правитель не сумел бы заткнуть ему рот. Его диатрибы, словно стая злобных оводов, жалили демократов, тиранов, полководцев. А он оставался цел и невредим, этот исполин, которого все, скорее, боялись, чем любили. Народ повторял злобные шутки Аристофана из уст в уста, а он сохранял жизнь и свободу, благодаря то ли подлинной демократии, то ли лицемерным властям, желавшим показать, что в Афинах никого не преследуют за инакомыслие.

Любой афинянин больше всего на свете боялся попасть на зубок комедиографу. Хотя, с другой стороны, стать персонажем комедии было даже лестно: попасть в пьесу означало войти в историю. На Олимпе дураков, привыкших гоняться за легкой славой, комедиограф был верховным божеством.

Продик всегда считал Аристофана и Сократа друзьями и не мог понять, зачем комедиографу понадобилось высмеивать философа в давнишней пьесе «Облака». Публика попадала от хохота, когда на сцене появился сам Аристофан, мастерски загримированный под Сократа: с уродливым длинным носом, всклокоченной бородой и безумным взглядом. Он раскачивался в огромной корзине, подвешенной к потолку. Многие утверждали, что в тот день Сократ, сидевший среди зрителей, единственный раз в жизни смеялся. Продик тоже получил свое; один из персонажей комедии говорил: «Из всех небесных философов мы станем слушать только Продика».

И все же Аристофан любил Сократа и никогда этого не скрывал.

Аристофан снимал виллу на Пнисском холме, в дубовой роще. Эта вилла всегда считалась одной из самых роскошных в Афинах. Однако теперь, к немалому удивлению софиста, у нее не оказалось двери. Ее заменяла пара наскоро сбитых досок. Продик не решился стучать, побоявшись разрушить хрупкую конструкцию.

— Аристофан! — закричал он во весь голос.

Комедиограф в отчаянии бился головой о заваленный свитками стол. Шли часы, дни, недели, а его положение оставалось совершенно безнадежным. Аристофан послал своего раба Ксанта узнать, кто пришел. Ксант высунул нос на улицу и тут же возвратился, сообщив хозяину, что пожаловал какой-то незнакомец — на вид вполне безобидный. Аристофан пошел открывать, прихватив на всякий случай тяжелую палку.

Жалкая дверь распахнулась, и перед Продиком возник растрепанный седой гигант с тяжелой палкой наперевес. Из-под косматых бровей мрачно смотрели налитые кровью глаза. Свирепый вид хозяина виллы никак не обещал радушного приема.

— Продик, наш славный софист! — воскликнул Аристофан, стремительно меняясь в лице. Приятели крепко обнялись. Продик слегка поморщился, почуяв исходящий от хозяина винный дух. — Что привело тебя сюда? Ты у нас с официальным визитом? Сколько же лет мы не виделись! А что с твоими волосами? Тоже в белый цвет перекрасился?

Приятели дружно расхохотались. Аристофан смеялся громко и не слишком благопристойно, но весьма заразительно. Он дружески хлопнул Продика по плечу, и софисту показалось, что его старые кости вот-вот превратятся в пыль.