И слова оправданiя не шли на умъ. «Все»… Но у этихъ всѣхъ нѣтъ Нельки, для которой онъ все… Убить Рахиль?.. Обрызгать кровью свои руки, и неужели Нелька возьметъ эти окровавленныя руки и будетъ цѣловать, какъ цѣловала когда-то въ минуты нѣжности его загорѣлыя руки.
Да выхода нѣть. Все кончено. Остается одно — встать на колѣни передъ Нелькой и просить ее простить. Простить и забыть. А потомъ?…
Семеновъ вышелъ, вернулся, написалъ письмо. Глупое, безумное, дикое письмо…
«Моей женѣ. Прости, Нелька. Я сталъ такимъ подлецомъ, что не могу больше жить. Я измѣнилъ тебѣ. Измѣнилъ глупо, пошло и подойти къ тебѣ не могу. Прости. Твой Шурикъ».
Послалъ письмо съ вѣстовымъ товарищу. Такъ стало легче. Как будто часть вины снялъ съ себя.
Вышелъ на лѣстницу. Раздалось два выстрѣла… Потомъ пальцы закоченѣли, и револьверъ покатился внизъ.
«Старшему врачу «Земгора». Примите мѣры противъ разложѣния тѣла поручика Семенова. Вдова хочетъ непремѣнно везти съ собою на родину. За гробомъ послано. Пахнетъ ужасно. Комендантъ мѣстечка 1.389, капитанъ Колесниковъ».
— Какiя же мѣры я приму при этакой жарѣ? Человѣкъ молодой, полный соковъ. Да и матерiала нигдѣ не достанешь — говорилъ въ штабной столовой молодой докторъ.
— Да… Формалину тутъ ни за какiя деньги не получите. Развѣ въ земскомъ складѣ попытаться, — отвѣчалъ ему другой, худой и желчный.
— Вотъ и поймите вы женщинъ. Ну за что этакого подлеца любить! Застрѣлился да еще и выложилъ въ письмѣ, изъ-за чего. Ахъ, молъ, какой я подлецъ. Нате, полюбуйтесь на меня.
— Да и встретятся обѣ. Жидовочка эта и молодая вдова.
— А вы видали ее?
— Да. Восхитительна. Знаете, такой измѣнить, правда, подлость.
— Hу и стрѣляться тоже, — вмѣшался въ разговоръ полный батюшка. — Церковь Божiя осуждаетъ самоубiйство, какъ самый тяжкiй грѣхъ.
— Самоубiйство на войнѣ… Да, ужасно.
— А все-таки, господа, что я коменданту отвечу? Вѣдь пахнетъ ужасно…