Две столицы

Мы рождаемся с криком, умираем со стоном. Остаётся только жить со смехом.

Невозможно злиться на того, кто заставляет вас смеяться.

Виктор Гюго.

В саду Слободского дворца[1]…

В саду Слободского дворца прогуливалось всё императорское семейство. Под ручку вышагивали Александр с женой Елизаветой Алексеевной, а чуть поодаль, о чём-то оживлённо разговаривая, шёл цесаревич Константин с матерью вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной. Константин говорил на повышенных тонах и размахивал руками, но явно не на мать голос повышал, так как Мария Фёдоровна шла, улыбаясь и покачивая головой, очевидно соглашаясь с сыном. Повдоль дорожки, по которой шли помазанники, стояли рядами гайдуки гигантского роста в мантиях и киверах. За монархами шли, с мамками и дядьками, молодые и маленькие великие князья и княжны.

Брехт, смотрящий на эту картину, поразился: в саду было полно москвичей и, как говорится, гостей столицы, которые находились практически рядом с монархами и никто даже нормального оцепления не организовал. Он с обер-полицмейстером еле пробилсясквозь толпу любопытствующих, да и то с помощью, тех самых преображенцев, что их и сквозь толпы на улицах провели.

На центральную эту тропинку Пётр Христианович с Кавериным выскочили из толпы в десяти метрах позади Марии Фёдоровны с Константином Павловичем и быстрым шагом стали их догонять. При этом, увидев золотого бородатого горца огромного роста, толпа зевак заволновалась, послышались крики, и все четверо прогуливающихся повернулись. Обер-полицмейстера Москвы Каверина царственные особы узнали и подались вперёд образовав своеобразный полукруг.

— Павел Никитич, что-то случилось? — выступил вперёд Константин.

— Пётр… Пётр Христианович! Вы ли то? — чуть сбилась Мария Фёдоровна.

— Граф? — государь был без шляпы, взъерошил себе чуб. Детская привычка: при волнении чуб себе лохматить.

— Ваше Императорское Величество, разрешите доложить! Ваше приказание выполнено — восемьдесят горцев для вашего конвоя мною доставлены! — проорал «командным» голосом Брехт, задрав голову к верхушкам деревьев.

— Отлично, Пётр Христианович, прямо порадовали меня, — Александр отцепился от руки жены и, подойдя к Витгенштейну, осмотрел его внимательно, — странный у вас вид, граф.

— Выше Императорское Величество, разрешите доложить!

— Говорите, Пётр Христианович.

— Во время выполнения поручения Вашего Императорского Величества мною бы захвачен город Дербент, жители города вынесли мне ключи и провозгласили меня ханом Дербента. Кроме того я привёз с собой трёх послов от Шамхала Тарковского, от хана Кубинского и от хана Младшего жуза Букея, которые клянутся вам в верности. Я, как хан Дербента, тоже хочу принести вам присягу.

Александр отступил на шаг оглушённый известиями и командным голосом. Постоял, мотая головой, вытряхивая из ушей необычные громкие известия, а потом заржал. Весело так, по-детски. Сбитые с толку члены семьи тоже захихикали.

— Хан, значит. Ох и повеселили, Пётр Христианович. Стойте, а как к вам теперь обращаться нужно? — и опять заржал.

— Хазретлири хан Петер!

Александр схватился за живот.

— Ой, не могу. Хватит уже… хазтерлири…

— Хазретлири, Ваше Императорское Величество. Можно по-простому — Ваше высочество.

— Да, хватит уже, Ваше высочество, сейчас упаду. Ой, хорошо-то как, с детства так не смеялся. Вас, Пётр Христианович, нужно с посольством в Париж послать. Вернётесь оттуда императором. Ой, не могу.

— Ну, насчёт Парижу, не знаю, а вот все ханства до Баку могу попробовать.

— Нда, Ваше Высочество, пойдёмте же во дворец, всё подробно расскажете. А где же горцы?

— В ста метрах отсюда, там же послы от ханов и шамхала Тарковского…

— Константин, Павел Никитич, озаботьтесь нашими новыми подданными, нужно разместить и накормить. Послов уж после коронации примем. Пойдёмте же быстрее, Пётр Христианович, поведаете о ваших приключениях. Как? Хазретлири хан Петер? Замечательно!!!

Мария, Екатерина, Ольга и Николай Палкин сидели рядком на оттоманке и с открытыми ртами слушали повествования графа фон Витгенштейна. Когда же он дошёл до ранения Ваньки младшего, то прямо руками закрыли лица, и только самая старшая тринадцатилетняя Екатерина осмелилась спросить, перебив рассказчика:

— И что же с мальчиком? С Ванечкой?

— С Ивашкой? — выбитый из возвышенного штиля не сразу переключился Брехт. — У меня в деревне… — Он оглядел открывших вновь рты детей, да и взрослых, всяких императоров с императрицами, снизил голос до шипящего шёпота, — у меня в деревне есть ведьма.

— Ох, Пётр Христианович! — всплеснула руками Мария Фёдоровна.

— Самая настоящая баба-Яга с бородавками и избушкой на курьих ножках.

— В самом деле? — Александр насупил брови.

— Конечно, Государь. Разве я могу врать императору? Так вот она мне дала с собой много всяких мазей и настоек. Вылечили Ивашке ногу, а мне плечо, зажило всё.